Они находились совсем радом с тронным залом фараона, и двое телохранителей, стоявших снаружи, извещали о том, что правитель на месте, с кем-то беседует, а значит, может в любой момент выйти и увидеть забавную картину: жрец стоит с царицей, а та рыдает взахлёб. Даже телохранители стали коситься. А что делать Шуаду? Бросить её и сбежать? Вот уж глупо. Тем более, что он надеется на её помощь.
Нефертити вдруг успокоилась, встряхнула головой, отвернулась, чтоб утереть слёзы. Шумно вздохнула.
— Извини, — пробормотала она.
Жрец вдруг вспомнил, что начал рассказывать об Анхсенпе, её сообразительности, а потом почему-то перекинулся на историю знакомства Нефертити с Эхнатоном. Так что же расстроило царицу? Её третья дочь или крупная ссора с властителем?
— Так о чём ты говорил?
— Я? — удивился Шуад. — Да почти ни о чём. Девочки пробовали написать самостоятельно несколько фраз, и Анхсенпа составила забавное выражение: «Я очень люблю нашего мудрого...»
— Помолчи! — оборвала его Нефертити.
Жрец с удивлением посмотрел на неё.
— Извини, Шуад, извини! Я прочитала новые главы из твоей книги, прочитала сразу же, не могла оторваться, это так замечательно, так глубоко, так тонко, что я целую ночь не могла уснуть, мне хотелось с кем-то поделиться этим, а ты запретил рассказывать мужу, и я даже не знала, с кем мне поделиться. Это так ужасно, когда не с кем поделиться! Правда? — она столь страстно выплеснула все эти слова, что жрец смутился от таких похвал. — Ты такой чувствительный, одарённый, поэтому новые главы написаны совсем по-другому, в них чувствуется настоящий ум, мудрость, прозорливость. А когда открываешь для себя что-то новое, то очень хочется с кем-то поделиться! С тобой случалось такое?
Он кивнул, поглядывая по сторонам и страшась, что такой важный разговор происходит радом с тронным залом, где их могут подслушать, и вряд ли Эхнатону понравятся слова царицы. Но Нефертити не обращала на это никакого внимания и не собиралась никуда уходить.
— Это ужасно, когда не с кем поделиться, — с грустью повторила она. — В целой державе не с кем поделиться мудрыми истинами.
— Да, так бывает.
— А что ты мне хотел рассказать про девочек? — спросила она.
У Шуада от удивления открылся рот.
— Так ты говорил, девочки составляют целые фразы? — заулыбалась Нефертити, словно они только что встретились.
Жрец кивнул.
Через полчаса царица сидела рядом с Анхсенпой, гладила её по руке, волосам, худеньким плечам, ощущая нежную шелковистую кожу и ведя с дочерью тихую беседу:
— Это очень хороший брак. Папа ещё молод, силён, ты станешь царицей и родишь ему наследника...
— Да, он мне так и говорил.
— А вы уже разговаривали?
— Конечно.
— И ты дала согласие?
— Да, мама. Он же мой отец. И фараон. Я ведь не могла его ослушаться, правда?
Нефертити кивнула. Они обе помолчали. Анхсенпа с облегчением вздохнула.
— Да, ещё мне папа говорил, ты должна мне что-то очень важное рассказать... — дочь запнулась, и краска смущения залила её лицо. — Ты понимаешь, о чём я? Ну всякие тайны, когда новобрачные ложатся в постель и между ними что-то происходит. Там ведь что-то происходит?
Мать кивнула. У Анхсенпы таким бешеным огнём полыхали глаза, что прожигали царицу насквозь.
— А что там происходит?
— Я тебе обо всём расскажу, не беспокойся! — она погладила её по голове. — У тебя всё будет хорошо.
— Я буду счастлива?
— Ты будешь счастлива! Разве я могу допустить, чтобы ты у меня была несчастлива, — Нефертити крепко обняла дочь, прижалась к ней щекой, прикусила губу, сдерживая слёзы, но они всё равно прочертили две тёмные полосы на лице. — Ты станешь самой счастливой девушкой на свете!
— Мама, ты что, плачешь?! — удивилась Анхсенпа и, отстранившись, нахмурила брови.
— Это от радости. Когда за кого-то очень переживаешь и радуешься, то всегда плачешь!
— Вот уж никогда не слышала! Наоборот, когда радуешься — смеёшься, а печалишься — плачешь, — состроив недоумённую гримасу, проговорила принцесса.
— Ты ещё о многом не слышала. На белом свете много такого, о чём и я не слышала. Мы ведь только две маленькие песчинки этого огромного мира. Ты и пустыню ещё не видела, и море, и горы, и белые снега, и непроходимые чащи, и диких зверей, и много-много других вещей. Потому и не слышала, что плачут от радости...
— Значит, ты на меня не сердишься?
— За что? — удивилась царица.
— Но ведь папа был твой, а теперь будет мой. Тебе не жалко?