— Мы нашли его через восемь дней. Восемь самых жутких в моей жизни дней, за которые я полностью поседел, и когда никто из нас не смог сомкнуть глаз, переворачивая землю и разрывая на части тех, кого мы смогли отыскать из врагов в особенной форме. Я уже отчаялся. когда один из Кадьяков уловил свою кровь на участке земли с горами, где было пусто… мы потеряли еще сутки. прежде чем поняли, что лаборатория находилась под землей, скрытая от глаз всего живого.
Я сглотнула выступающие горькие слезы, обхватывая ладонью холодную руку ошеломленного до глубины души Нефрита, и видя, как выступила венка на виске Ледяного в попытках скрыть бурю своих эмоций, когда он откашлялся и продолжил еще более сипло и непривычно тихо для нашего Отца:
-..Карат был жив. И это было главное. Пусть измученный и истыканный каким-то железяками. Пусть выглядел, как фарфоровая огромная кукла без воли и памяти.
Почти обескровленный и без сознания, словно под действием наркотиков. но он дышал….он один выжил из всех тех, кого мы нашли там.
Когда всхлипнула крошка Мия, крепко обнимая ручками могучую шею бледного, как снег Севера, утыкаясь в его черные волосы, я поняла, что больше не могу сдерживаться тоже, как бы отчаянно не моргала ресницами и горькие слезы закапали на холодную кожу моего напряженно застывшего в ошеломлении Нефрита.
— Две недели мы пытались привести его в чувство из этого медикаментозного плена.
Поили своей кровью, потому что ничего другого у нас не было и ждали, когда он придет в себя…но когда он очнулся, не рассказывал нам ничего. Карат перестал говорить и спать…
— …он и сейчас не спит… — вдруг прошептал Нефрит, и я вздрогнула, услышав его голос, и сразу даже не узнав, будто из него ушла вся его сила и жизнь, оставив лишь сухую потрескавшуюся оболочку. — …сколько помню его с детства, он никогда не спал.
— И теперь ты знаешь, почему, сынок, — поднял добрые и печальные глаза Ледяной, помолчав еще немного, чтобы выпрямить свои могучие плечи, будто пытаясь сбросить с них груз тяжелого прошлого и страшных воспоминаний, которые ранили даже спустя столько десятков прожитых лет после войны.
— Что вы сделали с той лабораторией? — тихо прошептала Злата, украдкой вытирая слезы со своих умных серых глаз и стараясь сделать вид, что она как всегда крайне спокойна и собрана, хотя ее покрасневшие глаза и кончик носа говорили совершенно об обратном, и скорей всего наши Беры могли отчетливо почувствовать, что ее сердечко тоже дрогнуло и сжалось от неожиданного откровения нашего первого папы.
— Сровняли с землей, не оставив целой ни одной иголки, ни единого аппарата! — прорычал Отец, отчего на моем теле выступил холодок и забегали испуганно мурашки, потому что никогда еще я не видела Отца в такой ярости, которая на секунду затмила его светлые глаза, — И захоронили под валунами и землей, обрушив потолок, чтобы никто и никогда не смог пробраться внутрь.
— Надеюсь, вы захоронили вместе с этим местом каждого жалкого выродка, который посмел мучить наш род! — прорычал Лютый, чьи глаза полыхнули жаждой крови и мести, сжимая свои большие кулаки и напрягаясь всем телом, словно готовый в эту же секунду кинуться куда-то вдаль, отыскать всех мучителей и убивать их долгой и страшной смертью.
Когда Отец лишь утвердительно цыкнул, не вдаваясь в подробности расправы, видимо чтобы пощадить наши уши с девочками, в его глазах полыхало пламя необузданной мести…и боли.
По домику тут же раздался низкий, возбужденный и рокочущий рык сразу всех наших Беров, которые явно были удовлетворены ответом Ледяного, отчего бедный домик в буквальном смысле задрожал и как-то даже скрипнул, от той мощи и ярости, которая в эту секунду исходила от наших больших и могучих мужей.
Каждый из Беров, которые были в этот момент в домике, даже Малахит, были буквально раздавлены тем, что услышали, и я понимала слишком хорошо, что им в сотни раз больнее пережить эти слова Отца, потому что они ощущали собственной кожей все пережитые им эмоции, которые не становились меньше и не уходили с годами.
Такая рана была незаживающей и вечно гниющей… слишком много боли, непонимания и неприятия было в том, что пришлось ему увидеть, отчего мое сердце заходилось в молчаливых рыданиях.