Осенняя заводь
2 стихотворения[247]
Осенние думы
224
У другого поэта по этому поводу читаем:
225
226
228
Здесь, по-видимому, несколько проясняется доселе непонятная причина, вызвавшая описание переправы Хэнцзян. Ли Бо сам был здесь в своих скитаниях по озерам и рекам. Очень возможно, что эта простая сценка, не содержащая никаких признаков поэзии, должна быть понята иносказательно. Комментатор делает догадку, что Ли Бо намекает на бурные теснины придворной жизни, — своего рода Сциллу и Харибду, — из которых он только что вырвался на волю. Таким образом, и подводные камни, и грозные водовороты, и весь ужас переправы, хорошо известные литературному миру тогдашнего Китая, создавали весьма смелое и яркое сравнение, которое для всякого иного читателя стало уже, конечно, неживым и лишь вяло восстановляемым в примечаниях.
230
Второй стих — парафраз старой поэмы «Море», написанной высоким одописным стилем в ярких, гиперболических красках и причудливых выражениях. Эта ода входила в «Сборник литературы» Сяо Туна (VI в. нашей эры) и поэтому была всем известна. В этой оде читаем: «А рыбы — так вот кит (цин), лежащий поперек моря, что гора. Двинется — обломит высокие скалы; прижмет огромную волну, съест гигантскую черепаху, проглотит корабль, величиной с дракона. Вдохнет — и волны неподвижны; выдохнет — и сотни рек текут вспять».
Критики относят эти четверостишия к высшим типам подобных форм творчества, как вызывающие «откатные и перекатные» впечатления, все возвращающуюся и возвращающуюся мысль.
232
В этой заключительной строфе дело выясняется окончательно. Начальник советует поэту не переходить стремительных и опасных теснин, а уйти домой, как ушел от тягот чиновничьей, официальной жизни знаменитый поэт Тао Цянь (IV-V в. нашей эры), написавший известную с тех пор каждому образованному китайцу поэму в прозе: «Уйду прочь, домой!» Поставив в конце шестой строфы эту всем знакомую и богатую яркими сопоставлениями фразу, Ли Бо окончательно придает всему стихотворению характер притчи, которая особенно энергична в последней строфе, где в мутной луне нетрудно узнать омраченного невероятной страстью своей к фаворитке государя; в тумане — общую растерянность, за которой не видно надвигающейся грозы; в китах — алчных чиновников, вызывающих волны народного гнева, которые идут крушить все, сотрясти даже горные твердыни — само государство и т. д. При этих порядках что-либо делать — безумие. Надо уйти в незаметную жизнь, полную лишь для себя.
233
«Парчево-горбатая птица», по описаниям древних китайских географов, обладает зеленым и желтым опереньем, выглядит словно опущенная кисть. Она водится как раз в этих местах.
234
«Горная курочка» обладает чудесным опереньем и целыми днями любуется собой в воде. Затем, у нее иногда глаза застилает туман, и она тонет. Таково ее описание в тех же источниках.
237
О пьяном Шань Цзяне верхом на коне сказано в примечаниях к стихотворению 4, б.
Древний человек Нин Ци (VII в. до начала нашей эры) пас вола и пел:
Удельный князь Хуань услышал из своего экипажа эту песнь и возвеличил Нин Ци, сделав его своим министром. Нин Ци, по его мнению, понимал идею истории, хотя сам князь отнюдь не держался идеалов Яо и Шуня, отдававших престол достойнейшему.
244
Свидания молодых людей с девушками на юге допускались значительно свободнее, чем на пуританском севере, где был в силе ригоризм проповеди Конфуция. Поэтому в старое время на юге обычай разрешал молодым людям принимать участие в собирании водяных каштанов вместе с девушками.
245
По-видимому, здесь дело идет о добывании и выплавке горной руды. Есть и другие мнения, предполагающие, одни — добывание пилюли бессмертия подвижниками, у Осенней Заводи спасающимися, другие — рыбачьи огни. Однако гипербола была бы слишком явна в таком случае и неприятна.
246
"Выражение "Три тысячи сажен", — пишет критик, — у людей, распинающихся за форму и приклеившихся к следам вещей, возбуждает недоумение. На самом же деле это просто поэтическая свободная фантазия, крайняя изобразительность. Читателю не следует, как говорит Мын-цзы (IV в. до начала нашей эры), "из-за буквы портить выражение и из-за выражения — всю мысль". Я уже не говорю, — продолжает критик, — о том, что второй стих дает видеть всю мысль целиком".
Другой критик говорит, что число "три тысячи" надо понимать, как круглое число и принятую традицией гиперболу (напр., как "три тысячи" учеников Конфуция).
Европейской поэтической критике доступно, кажется, более простое объяснение этой гиперболы. Поэт смотрится в заводь, чуть тревожимую зыбью, и лицо его расплывается бесконечными кругами, создавая из бороды клуб белых неизмеримых нитей. Так, но крайней мере, пишущий эти строки понимал это место до прочтения туземной критики; так понимает и посейчас.
Эта строфа воспроизводится во всех учебных изданиях и считается одним из шедевров поэта. "Первый стих, — говорит один из комментаторов, — очень странный и причудливый, а остальные: что ни слово, то очарованием. Это по плечу только мастеру... А с читателями, выискивающими строфы и вытаскивающими со всех сторон по фразе, — разве можно об этих вещах говорить?"
247
Воспроизводится по изданию: Позия эпохи Тан. М.: Худ. лит-ра, 1987. Сост., вступ. статья Л. 3. Эйдлина. — Прим. ред.