С чашкой она вернулась к столу и села за компьютер; нажала несколько клавиш и набрала электронное сообщение о том, что разыскивает по заказу клиента редкое первое издание одной книги. Мыслями Анни была далеко отсюда. Она выслушала теорию Бартелми, но внутренне никак не могла принять ее скрытого смысла. Некто — нечто — овладел ею в миг смерти Даниэля, и она забеременела. В нее вторглись и изнасиловали, когда она была открыта и уязвима, когда предлагала всю себя Даниэлю, для Даниэля, — но не Даниэль принял ее. Некая посторонняя сила схватила и использовала ее, воздвигнув плотный барьер в сознании и оставив ей… Натана. В Анни медленно нарастал гнев, которого она не ощущала прежде, — белый огонь, способный спалить стены между мирами и позволить ей пронестись по многомирью в поисках обидчика. Тот осенил ее печатью своего духа — Анни вырвет из себя этот дух и вернет отобранную жизнь, и отравленную любовь, и душу, которую он оставил надломленной или оцепенелой…
Пока в сердце бушевала ярость, чай совсем остыл; а потом пламя внутри погасло, и слезы градом покатились по лицу.
В таком состоянии ее застала Хейзл Бэгот, заглянувшая в лавку за учебником.
— Что случилось? — перепугалась она. — Анни, Анни, что не так?
— Ничего, — всхлипывала Анни, изо всех сил стараясь взять себя в руки.
Хейзл неловко обняла ее; девочка никогда не видела, чтобы взрослые так рыдали, хотя ее мать плакала довольно часто. Детский браслет запутался у Анни в волосах и сильно дернул, так что Анни вздрогнула от боли. Хейзл попятилась к двери, бормоча извинения, и вылетела на улицу. Навстречу шел Майкл, и девочка почти без борьбы затолкала его в лавку, чтобы он как-нибудь успокоил Анни. Сама же Хейзл отправилась домой: ей нужно было поразмыслить над этой тайной; на браслете так и осталась зацепившаяся прядь волос.
Уткнувшись лицом в плечо Майклу, Анни долго плакала, пока наконец не затихла.
— В чем дело? — спросил он. — Могу я чем-нибудь помочь?
— Нет. Спасибо. Просто… вспомнилось кое-что давно забытое, чего я никогда не понимала… не могла осознать.
— Поделишься со мной?
— Нет. Извини, это слишком…
— Личное?
— Слишком запутано. — Она подняла на него красные заплаканные глаза, по-детски вытирая ладонью нос. — Прости, мне бы не помешала салфетка. Даже не одна.
— Я принесу. — Майкл поднялся. — А где?..
— Туалетная бумага. В ванной. По лестнице вверх и налево. Не стоит беспокоиться…
Он взбежал по лестнице и вернулся с рулоном туалетной бумаги.
— Спасибо, — еще раз поблагодарила Анни, чувствуя себя беспомощной и угодившей в глупое положение. Она энергично высморкалась, думая, как объясниться: не хотелось лгать человеку, который к ней так добр.
Но Майкл ни о чем не спрашивал.
— Если я могу что-то сделать…
— Нет, в самом деле теперь все в порядке. Просто мне надо побыть одной.
Он стоял и смотрел на нее — впервые без привычной кривоватой улыбки на губах.
— Хорошо. Если что-то понадобится — только попроси. Ты всегда можешь на меня рассчитывать.
«Я ему действительно нравлюсь», — подумала Анни, и мысль эта согрела ей душу и взволновала больше, чем она могла предположить, унеся с собой последние остатки спокойствия.
Анни едва не спросила его: а как Рианна отнеслась бы ко всему этому? И, разумеется, промолчала.
Вскоре после дня рождения Натан гулял по лесу в окрестностях Торнхилла. Мальчик не стал брать с собой Гувера — якобы потому, что хотел понаблюдать за птицами и белками; на самом деле ему нужно было побыть наедине с самим собой и подумать. Хейзл поведала, как застала Анни всю в слезах, и Натан спросил мать, что ее так расстроило; она ответила лишь, что теперь это уже не имеет значения. «Я плакала о прошлом — и напрасно. Все знают: сделанного не воротишь. Не беспокойся». Он не хотел давить на Анни, но инстинктивно чувствовал: что-то пошло не так — что-то очень важное; похоже, стряслась какая-то беда, угрожающая привычному укладу жизни. Видение чаши… сны об ином мире… незаконный иммигрант… Эффи Карлоу… Майкл Аддисон… звезда… Натан выбрал уединенное местечко вдали от людских тропинок и опустился на поваленное бревно. Отсутствующий взгляд его скользил по дрожащей игре теней, что бросала на лесную подстилку листва деревьев, по россыпям первоцветов вокруг пня, по голубой дымке колокольчиков, сливающейся вдали с зеленью. Сюда не доносился дорожный шум, повсюду звучало лишь пение невидимых птиц. Красота пейзажа успокаивала душу — только не беспокойную душу тринадцатилетнего Натана. Ему столько всего хотелось знать…
Из щелки между веткой и стволом дерева на него кто-то смотрел: Натан довольно долго сидел, уставившись прямо в это лицо: так смотришь на картинку-головоломку, пока не проявится узнаваемое изображение. Сначала Натан решил было, что это какой-то зверек вроде куницы, которую ему всегда хотелось повстречать; однако лицо, хотя тоже заостренное, было безволосым, цвета древесной коры с белесыми крапинками; существо косилось на мальчика темным глазом. Наконец Натан разглядел тоненькие конечности, которыми удивительное создание цеплялось за ствол, и одежду из лиственных лохмотьев. Миновало несколько минут, прежде чем он тихо позвал:
— Лесовичок?
Лесной обитатель отшатнулся, укрывшись в тени дерева.
— Пожалуйста, не уходи! Это я, Натан. Лесовичок, прошу тебя…
— Натан? — донесся из-за ствола дуба едва различимый шепот.
— Да, это я. Честное слово…
— Натан… был маленьким. Не больше меня.
— Я вырос, — объяснил Натан. — Я тут ни при чем. Так всегда происходит с людьми. Теперь я подросток.
— Ты ушел. — Лесовик по-прежнему не показывался; лишь голос доносился из гущи листвы.
— Я знаю. Прости меня. Мне твердили, что ты вымышленный, и… я постепенно поверил.
— Твердили? Кто? — Возник кончик длинного носа, за ним сверкнул глаз, потом показалось настороженное ухо.
— Люди. Моя мама. Друзья. Их вины тут нет: они просто не были с тобой знакомы.
— Ты слишком сильно вырос, — с сомнением в голосе произнес Лесовичок. — Ты слишком большой, чтобы с тобой разговаривать.
— Я остался прежним, — переубеждал его Натан. — Взгляни же на меня, Лесовичок!
Тот внимательно изучил мальчика: сначала одним глазом, потом другим.
— Ты Натан, — наконец заключил он, — но ты изменился. Тебя стало… больше. Даже, наверное, чересчур много…
— Иногда мне тоже так кажется, — кивнул Натан. — И все же ты можешь со мной общаться. Честно-честно. Пожалуйста, выходи, Лесовичок! Прошу тебя.
Медленно и неуверенно лесной обитатель показался целиком, стараясь держаться поближе к дереву; из беззаботного друга, каким Лесовичок был Натану в детстве, он превратился в нервное, недоверчивое существо, готовое в любой миг если не кинуться наутек, то раствориться в спасительном лесу.
— А у тебя не осталось конфеток «Смартиз»? Я помню, как ты однажды приносил их — в трубке с крышкой. Они были маленькие и цветные, все разных цветов и очень вкусные.
— Обязательно принесу в следующий раз, — пообещал Натан. — Я скоро приду снова. А что… что делал ты все эти годы?
— Был здесь, — ответил лесовик. — Ждал.
— Меня?
— Я… да. Ты — единственный, кто у меня есть. Ты сам так сказал. Мои родители и мой друг. — Немного помолчав, Лесовичок продолжил: — А что значит «воображаемый»?
— Это значит, что я тебя выдумал. Ты родился в моем сознании. А откуда ты взялся на самом деле, Лесовичок?
— Наверное, из твоего сознания.
Натан вспомнил, как вытащил человека из моря другой вселенной на пляж залива Певенси. Может быть, он просто не помнит, как нашел Лесовичка — тоже во сне, в лесах некоего иного мира? Подобная возможность почему-то причиняла беспокойство, хотя пока Натан не успел разобраться в причинах. Некоторое время двое старых друзей сидели, почти как в прежние времена, наблюдая за ползущим по опавшей листве жуком, и танцующими на стволе дерева солнечными зайчиками, и крохотной пичугой, издающей попискивающие звуки, — Натан никогда бы ее не заметил, если бы Лесовичок не указал ему, где она сидит.