— Можешь раздобыть их? — наконец попросил Натан. — Я имею в виду, только на время. Не украсть. Потом мы вернули бы их на место.
— Я могу попробовать. А тебе и впрямь все еще надо вернуться туда? Ведь твоя мама уже нашла запрет.
— Меня отпугнули, — объяснил Натан. — Уже поэтому нужно вернуться. Пойдем-ка проверим, дома ли твоя прабабушка.
Вообще-то Эффи вернулась в свой домик, якобы для того, чтобы захватить какие-то пожитки, так что позаимствовать подковы оказалось парой пустяков. Должно быть, когда-то они висели над входной дверью: железо порядком пострадало от непогоды и долгого использования — острые углы сточились, в едва узнаваемых изогнутых формах виднелись дырки от гвоздей, которыми когда-то крепились подковы. Наверняка они хранились у Эффи с незапамятных времен. Натан и Хейзл взяли по подкове и попытались спрятать их в карманах; на поверку вышло, что карманы вовсе не так велики. Тогда Натан нашел выход из положения: они раздобыли отрезки веревки и, продев их сквозь отверстия для гвоздей, повесили подковы на шеи. Ноша оказалась неудобной и громоздкой, но это все же оказалось лучше, чем тащить ее в руках. Так друзья отправились в Торнхилл.
— Я должен убедить Лесовичка еще раз отвести нас туда, — сказал Натан. — Он будет немного тебя стесняться — ведь теперь даже я его смущаю; так что лучше, пожалуй, сначала мне поговорить с ним один на один. Думаю, стоит прихватить Гувера. Дополнительная защита не помешает.
— Да он же самый мягкотелый пес на земле, — заявила Хейзл. Вообще-то она любила Гувера, но сейчас ей до смерти хотелось попридираться. Оказалось, что в этом приключении Натан опережал Хейзл больше обычного, и как бы близки они ни были, ей не нравилось вечно быть отстающей. — Он похож на Скуби Ду.
— Тогда он отлично справится с магией.
— А вот я не верю в магию, — продолжала упорствовать Хейзл. — Прабабушка просто бубнит что-то себе под нос, чтобы пугать людей. Иные вселенные — дело совсем другое. Это наука. — Немного помолчав, девочка добавила: — Так что приключилось с тем твоим просителем убежища?
— Эриком. Эриком Риндоном. Он совершенно необыкновенный человек.
По дороге Натан рассказал Хейзл все — во всяком случае, все, что смог вспомнить. В Торнхилле они выпросили у Бартелми сандвичи — «для пикника», взяли Гувера и отправились в лес. Оставив пса на попечение Хейзл, Натан отправился на поиски Лесовичка. Уговорить лесного обитателя познакомиться с Хейзл оказалось не так трудно, как ожидал мальчик.
— Я знаю ее, — сообщил Лесовичок. — Она залезает на деревья и сидит там часами — неподвижно, почти так же тихо, как я. Словно зверек. Раньше она часто здесь бывала. Теперь гораздо реже. — И, набравшись храбрости, Лесовичок добавил: — Она мне нравилась.
«Еще бы, — подумал Натан. — Ведь это то же самое, что учиться у меня языку. Заодно он перенял все мои симпатии и антипатии».
А вот собака встревожила Лесовичка гораздо больше.
— Пес? Когда ты был маленьким, он охотился за мной, вынюхивал. Я его боюсь.
— Он тебя не обидит, — пообещал Натан. — Наверно, когда я был малышом, он просто старался от всего меня ограждать. Понимаю, это звучит сомнительно, но на самом деле Гувер очень хороший защитник. Потому-то мы и взяли его с собой. Он будет защищать и тебя тоже.
Потребовались некоторые усилия, чтобы уговорить Лесовичка: идея отправиться на место прежнего дома Торнов повергала его в ужас.
— Только пес не должен меня видеть, — предупредил он; несчастное существо явно не знало, чего ему больше бояться. — Ты меня видишь, и девочка пусть видит — только не он. Он станет за мной гоняться.
— Ладно, ладно, — сдался Натан.
Вернувшись к Хейзл и Гуверу, Натан дал псу подробные инструкции.
— Глупый, он же тебя все равно не поймет, — заявила Хейзл.
Однако, стоило появиться Лесовичку, как пес склонил голову, распластав уши и не отрывая глаз от земли. Лесной обитатель бросил нервный взгляд на собаку, мимолетный — на Хейзл.
Девочка изучала существо с настороженным любопытством, не вполне веря собственным глазам.
— Кто он на самом деле? — шепотом спросила она у Натана, когда они шли сквозь чащу за Лесовичком.
— Не знаю. Думаю, он тоже вполне может оказаться пришельцем из иного мира. Я мог сам перенести его сюда, как Эрика; только тогда я был совсем маленьким.
Хейзл промолчала. Она знала, что Натан не на шутку встревожен собственной способностью путешествовать во сне, и все же немножко ему завидовала. Несмотря на уверения прабабки, она вовсе не ощущала в себе никакой силы. Дружить с Натаном, осознавать свою исключительность было здорово, но иногда ей хотелось большего.
Леса облачились в темную с пятнами солнца зелень лета, звенящую трелями птиц и жужжанием насекомых. Тут и там виднелись дикие цветы: розовый лихнис, сиреневая белладонна, белая яснотка, желтые лютики.
— Желтый означает предупреждение, — неожиданно сообщила Хейзл. — Так мне говорила прабабушка. Для некоторых животных лютики даже ядовиты.
Стоило путешественникам войти в Темный лес, как на несколько минут склон холма заслонил солнце; сразу показалось, что все здесь не такое зеленое, вокруг больше гнили, мертвой листвы, замшелых останков давно упавших деревьев. Как всегда, пение птиц смолкло; на друзей набросилась туча мошкары. Когда они спустились еще ниже и глубже в лес, белая футболка Хейзл внезапно ожила, зашевелившись стаей крылатых муравьев. Натан попросил Лесовичка подождать и принялся стряхивать насекомых, но те все продолжали кружить вокруг девочки: темная одежда Натана их вовсе не привлекала. Надоедливые преследователи отстали, лишь когда маленький отряд преодолел значительное расстояние. До места добрались незаметно — пока Натан искал вокруг знакомые приметы. Впоследствии он долго гадал: то ли деревья слегка передвинулись, то ли теперь все выглядело иначе оттого, что время дня было не столь позднее, а лето, напротив, стояло в самом разгаре, — ведь лес преображается с каждым месяцем, каждым часом. Нынче солнце светило ярче, и в его лучах выступы древних стен казались низенькими и почти незаметными. Натан подошел к обвалу, намереваясь спрыгнуть вниз.
— В прошлый раз мы слишком задержались, — напомнил ему Лесовичок. — Я ухожу. Если вы останетесь, то столкнетесь с плохими воспоминаниями, злыми духами.
— Мы справимся с ними. Теперь у нас есть железо.
Натан достал из ворота толстовки подкову. Лесовичок подошел поближе и протянул к ней коричневый пальчик, однако тут же отскочил, как будто и на него железо плохо влияло.
— Железо сильное, — заметил он и, мелькнув словно тень, в один миг скрылся среди деревьев.
— А сами мы отыщем дорогу домой? — спросила Хейзл.
— Гувер нас выведет, — сказал Натан. — В любом случае лес не такой уж большой. Достань подкову и держи ее крепче.
Опасливо озираясь, Хейзл последовала совету друга. Натан соскользнул в неглубокий обрыв и начал разгребать волокнистые корни, царапая землю ногтями; слишком поздно ему пришло в голову, что стоило прихватить совок. Снова, как и в прошлый раз, пальцы коснулись металла. Натан рассудил, что это вполне может быть железо, и тут же задумался: оказалось оно там случайно или специально — чтобы отгонять тех, что шепчутся вокруг. Мальчик расчистил от земли часть вмурованных в камень прутьев; он не сомневался, что виднеющаяся за ними темнота — полость, а не почва.
— Натан! — позвала Хейзл.
Сначала девочка вглядывалась вниз, опустившись на колени; теперь она вскочила и смотрела в противоположном направлении. У Гувера шерсть на загривке встала дыбом, верхняя губа поднялась. Из собачьей глотки донесся низкий, незнакомый рык. Мертвенный ветер налетел на друзей, шевеля прошлогодние листья, задевая свисающие ветви и торчащие сучки. Вместе с ним пришло шептание — шипящее и едва слышное, наполняющее головы словами, которых люди не желали понимать.
— Не отпускай Гувера далеко! — взмолился Натан. — Держи подкову перед собой!
Шорох движения смолк, подобравшись к друзьям на расстояние каких-нибудь двух ярдов. Натан надеялся, что железо отпугнет тварей, обратит их в бегство. Но нет: окружив путешественников плотным кольцом, те принялись гневно (мальчик буквально чувствовал этот гнев) ворошить прелую листву, шептать множеством голосов. Он вспомнил, как выглядят крошечные щели их ртов, представил, как они движутся, произнося слова на языке, которого сами гномоны не понимали — лишь бездумно повторяли отголоски какого-то давнего впечатления, эхо чужих мыслей.