Катя, не выдержав, написала Сергею в полевой госпиталь короткое полуофициальное письмо, но на то, что оно найдет адресата при хаотичных частых передвижениях, надежды почти не было. Оставалось ждать, уповая на конец войны. Но прошло двадцать седьмое января, обещанное кромским провидцем, а мира не было и в помине. Раненые поступали постоянно. Большинство из них осматривали и теми же линейками отправляли назад на вокзал, оставляя только самых тяжелых и тех, кого могли скоро вернуть к смертоносному делу. Врачи ворчали, что раненых надо осматривать и распределять прямо в поездах, не возя всех подряд в госпиталь и обратно, но сдвига в этом вопрос не намечалось. Так и сновали туда-сюда стонущие линейки. Крутилась запущенная в начале войны бюрократическая машина. «Был бы Савельев, может, он бы настоял, а остальные возмущаются, но мирятся», – думала Катя.
В феврале, когда китайцы еще праздновали вторую неделю своего Нового года, она увидела во дворе знакомую сухонькую фигурку.
– Степан Петрович, миленький, – по-родственному кинулась Катя к нему, – как вы там, какими судьбами?
Он за чашкой чая рассказал о своих мытарствах в поисках вагонов с медикаментами для полка, бесследно пропавших где-то между Харбином и Мукденом. Теперь вытребовал в инспекции две линейки с лошадьми, купленными взамен павших. Завтра загрузит их перевязочными пакетами, лекарствами и отправится назад. Только вот беда: Игнат, приехавший с ним, подхватил дизентерию и сейчас мучается, бедняга, во Втором госпитале. Кто вместо него поедет? Помощника надо искать.
– Степан Петрович, возьмите меня с собой, я сейчас многое умею, – загорелась Катя. «Там где-то Сережа, может, удастся свидеться». – Я договорюсь с начальством. – Она стала лихорадочно придумывать, как бы это устроить. – Меня отпустят! У нас одна сестра, приехавшая с мужем-врачом, внештатная, так я скажу, чтобы мое жалованье пока ей отдавали. Все будут довольны.
«И Зоя тоже», – добавила она мысленно.
Действительно, никаких осложнений с временным отпуском на «горячий» юг не случилось. Катя побросала в саквояж самые необходимые вещи и через два часа предстала перед доктором:
– Я готова, Степан Петрович.
– Ох какая ты скорая, – усмехнулся тот. – Мне медикаменты со склада только завтра утром отпустят. Но раз ты освободилась, давай по городу проедем. Я в прошлый раз ничего не успел увидеть. И в китайскую аптеку надо заглянуть.
Катя рассказывала ему про Харбин, то и дело ловя себя на савельевских словах и интонациях. В китайском районе почти все магазины в честь Нового года были закрыты. Но фудутунок с разряженными пассажирами попадалось больше. Китайцы степенно вылезали из них у фанз, украшенных бумажными фонариками и неизменными драконами, громко стучали железными дверными кольцами, извещая о приходе гостей.
Аптека была открыта – и в праздничные дни можно заболеть! Внутри она мало чем отличалась от наших. Комнату пополам разделял прилавок. За ним неторопливый китаец приготовлял какую-то микстуру, добавляя капельки из разных колб, и время от времени встряхивал бутылочку с темной жидкостью. Перед ним лежал длинный, свертывающийся в трубочку рецепт – столбики иероглифов на рисовой бумаге. За спиной аптекаря всю стену сверху донизу занимали ящики с травами, полки с баночками и бутылями. Закончив взбалтывать микстуру, китаец вопросительно глянул на вошедших.
– Мне бы женьшень, – сказал врач.
– Шанго, шанго, – залопотал аптекарь, услышав знакомые слова, и разложил несколько корешков, называя цены. – Три… шесть… пять рублей.
Самыми дорогими были крупные корешки, точно воспроизводящие фигуру человека.
– В Мукдене дешевле. Придется там взять, – сказал Степан Петрович и пояснил Кате: – В Москву коллеге обещал выслать.
Чтобы не уходить с пустыми руками, он купил дешевый, всего за рубль, скрюченный корешок-инвалидик об одной руке и одной ноге, но зато с толстеньким туловищем.
На обратном пути они немного задержались у кафешантана «Веселые птички».
– Может, посмотрим, что там, и поужинаем заодно? – предложил Степан Петрович.
Швейцар приоткрыл двери, чтобы выпустить подвыпившую парочку, и кафешантан выдохнул разудалую музыку с клубами теплого душного воздуха.
– Что-то мне не хочется, – засомневалась Катя, но заглянула в окно с отодвинутыми шторами и минуту смотрела, как негр с изящной блондинкой в киримоне и русский офицер с китаянкой в голубом очень узком платье танцевали между столиками кэк-уок. Дамы старательно льнули к партнерам. Кате вдруг стало противно, и она потянула старого врача назад, к коляске. – Пойдемте, в госпитале поедим.
Рано утром Степан Петрович тихонько, чтобы не разбудить Зою, постучал в темное окошко. Катя неслышно выскользнула на улицу. Он придирчиво оглядел девушку:
– Не замерзнешь? Одеяло захвати – ноги укутаешь.
У ворот стояли две линейки. На облучке одной восседал извозчик.
– Забирайся рядом с ним, присматривайся. Он только по городу провезет, а дальше сама.
– Я?..– испугалась Катя. – А смогу? – Но пути назад не было, и она попробовала успокоить сама себя: – Вообще-то я полгода в школу верховой езды ходила…
– Тем более, Катенька… Лошади смирные, дорога ровная. А выедем из Харбина, какого-нибудь попутчика в помощь прихватим.
Попутчиком оказался русский мужик в китайском ватном халате, ковыляющий с палкой по обочине тракта.
– Ты откуда и куда? – спросил Степан Петрович, притормаживая на робко-просительный взмах руки.
– Ваше благородие, из госпиталя я, зовут Ильей, в свой Новочеркасский полк добираюсь. Три дня назад он под Байтану стоял.
– Садись вон к барышне. За извозчика будешь. Править-то хоть сможешь? Руки целы?
– Целы, ваше благородие. Нога только покалеченная.
– Эх, бедолаги. Вояка в халате – смех сквозь слезы.
И линейки тронулись. Катя передала вожжи Илье, лошади почувствовали крепкую мужскую хватку, побежали быстрее, и девушка смогла наконец осмотреться. По обе стороны дороги присыпанные неглубоким снегом поля. Участки отделены друг от друга темными остовами деревьев. Иногда они собирались в небольшой лесок, пытаясь укрыть селение с прямой улицей, аккуратными фанзами и кумирней. По узким дорожкам спешили арбы, запряженные тройками низкорослых крепких лошадок. Чем дальше от Харбина, тем менее оживленными были деревеньки, тем больше испуга и настороженности мелькало в узкоглазых желтых лицах, провожающих взглядами повозки. К вечеру попалась первая полуразрушенная деревня с разбитой кумирней, с раскиданными по снегу, обезображенными идолами. Катя, давно перебравшаяся к Степану Петровичу, спросила:
– Неужели здесь были бои?
– Нет, это работа карательных отрядов, говорят, за укрывание хунхузов. Дальше – больше… Есть деревни, где камня на камне не осталось. Представляешь, Катюша, сколько нужно терпения китайцам, сколько выдержки, чтобы беспрекословно переносить все это и безропотно смотреть, как чужеземцы двух стран варварски распоряжаются на их земле, разбивают фанзы, растаскивают веками скопленное добро.
Илья, всю дорогу певший песни, затянул что-то очень знакомое. Уловив фамилию Куропаткина в его басе, Катя спросила Степана Петровича, о чем поет Илья. Врач притормозил, чтобы вторая линейка догнала их, и прокричал Илье:
– Спой-ка еще разок!
И снова над полями и сопками Китая зазвучали куплеты, ловко слепленные – кем? – из злободневных событий и известных стихов: