— Выбрала что-нибудь?
Гермиона от неожиданности подпрыгнула и уронила фотографию обратно в коробку. Слава богу, Гарри не обратил внимания, что именно она так пристально разглядывала. В смущении, пытаясь отвести свои широко раскрытые от волнения карие глаза, Гермиона поднялась на ноги, разглаживая юбку.
— Да, я заберу всю коробку. В ней так много фотографий нас, Джинни и мальчиков… Ты не возражаешь?
— Забирай, — резко ответил он и прошел в комнату.
Остановившись в центре спальни, Гарри огляделся, будто был здесь в первый раз. Его взгляд сквозь привычные круглые очки был холоден и безрадостен, казалось, его губы никогда вновь не улыбнутся. Гермиона знала, что тень улыбки, иногда появлявшаяся на его лице, была лишь данью вежливости. Она никогда не достигала глаз Гарри, не зажигала темные огоньки в их глубине.
Гарри был напряжен. Преодолев желание сжать руки в кулаки, он просто засунул их в карманы. Он пытался сопротивляться воспоминаниям, которыми была буквально напичкана эта комната. Когда-то он спал в этой постели вместе с Джинни, они любили друг друга на этих простынях… ранним воскресным утром его будили сыновья; здесь они устраивали свои шуточные баталии…
Гермиона отвернулась, не желая смущать Гарри, и нагнулась, чтобы поднять коробку.
Ее боль была не меньше: она любила Гарри и отдала бы все на свете, чтобы воскресить Джинни, лишь бы это вернуло ему улыбку. Так или иначе, Гарри всегда будет принадлежать Джинни. Он не перестал любить свою умершую жену и все еще оплакивал ее, страдаял из-за этой потери.
— Я закончил в комнате мальчиков. Все вещи упакованы. Я…я…
Его голос неожиданно прервался, и сердце Гермионы защемило. Гарри судорожно втянул воздух и задержал дыхание, сдерживаясь из последних сил. Внезапно его лицо исказилось от гнева, он кинулся к комоду и стукнул кулаком по столешнице, с грохотом раскидывая стоящие там баночки с косметикой и флакончики духов.
— Черт возьми, все было напрасно! Все! Война. Победа. Охота за крестражами. За что мы сражались, Гермиона, скажи мне, за что?! — проклиная все на свете, он прислонился к комоду. Тело его согнулось под тяжестью гнева и горя. Он не знал поражений, пока не потерял семью. Смерть — окончательный приговор, не подлежащий пересмотру. Появившись без предупреждения, она разрушила его привычный мир.
— В некотором роде, смерть мальчиков была еще хуже, чем смерть Джинни, — сказал он приглушенно. — Они были так юны, а им не представился даже шанс пожить по-настоящему. Они никогда не увидят Хогвартс, не произнесут ни одного заклинания. Они уже не смогут заняться любовью и увидеть рождение собственных детей. У них никогда не будет этой возможности…
Гермиона прижала коробку к груди:
— Джеймс целовался со своей подружкой, — сказала она дрожащим голосом. Несмотря на печаль, на ее лице появилась слабая улыбка. — Ее звали Сара. Хотя в классе было четыре девочки с таким именем, он твердо сказал мне, что его Сара — самая симпатичная. Джеймс поцеловал ее прямо в губы и попросил выйти за него замуж, а она испугалась и убежала. Он считал, что она еще не готова для замужества, но собирался за ней присматривать. Он сам мне рассказал, — добавила она, чуть рассмеявшись.
Геримона скопировала манеру Джеймса говорить, его протяжное произношение, упорство шестилетнего мальчугана, и губы Гарри начали подергиваться. Он пристально смотрел на Гермиону, и внезапно в глубине его ярких, зеленых глаз заплясали золотые огоньки. Гарри издал полузадушенный всхлип и, запрокинув голову, засмеялся глубоким смехом.
— О Мерлин, этакий маленький крепкий орешек, — он тихо посмеивался. — Бедная Сара, у нее не было шанса устоять.
Так же, как и у бедной Гермионы. Свою особенную харизму и решительность Джеймс унаследовал от отца.
Ее сердце перевернулось при звуках смеха Гарри, так давно она его не слышала. Это был его первый искренний смех, услышанный ею за последние два года. С момента аварии он не говорил ни слова: ни о мальчиках, ни о Джинни. Воспоминания вызывали боль. Создавалось впечатление, что он запер их на замок, просто чтобы выжить.
Гермиона передвинулась, все еще прижимая к себе коробку.
— Эти фотографии… Если ты когда-нибудь захочешь вернуть их, они — твои.
— Спасибо, — Гарри пожал плечами, пытаясь размять напряженные мышцы. — Оказалось, что это сложнее, чем я предполагал. Все еще… слишком тяжело для меня.
Гермиона отвернула голову, не в силах ответить и посмотреть на него без слез. Она боялась не справиться с ситуацией и выдать свои чувства. Гермиона ничем не могла облегчить горе Гарри. Если он заплачет, она не может даже двинуться с места. После аварии она страдала и из-за Гарри тоже: знала, как тяжело он все переживает, как страдает в одиночку. И не могла позволить себе обнять его, подставить ему плечо в эти трудные минуты. Гарри держался очень холодно, лишь по его замкнутому бледному лицу можно было понять, какое горе он удерживает внутри себя и скрывает от всех остальных. Гарри пережил всё один, не позволив никому разделить с ним скорбь.
Когда Гермиона подняла глаза, Гарри уже сидел на кровати, держа в своих сильных руках шелковую ночную рубашку Джинни. Наклонив голову, он пропускал ткань сквозь пальцы, снова и снова.
— Гарри… — Гермиона запнулась, не зная, что сказать. Что она могла сказать?
— По ночам я все еще просыпаюсь и тянусь к ней, — резко произнес Гарри. — Эта рубашка была на ней в нашу последнюю ночь, в тот последний раз, когда я любил ее. Не могу привыкнуть, что ее нет рядом. Эту пустоту ничем не заполнить, и неважно, сколько женщин у меня будет.
Гермиона открыла от удивления рот и резко отвела взгляд. Гарри зло взглянул на нее в упор:
— Это шокирует тебя, Гермиона? То, что у меня были другие женщины? Я был верен Джинни все восемь лет, ни разу не подарил другой женщине даже одного поцелуя, хотя иногда во время дежурств желал женщину так сильно, что болело все тело. Но, кроме Джинни, мне никто не был нужен, только она. И я ждал возвращения домой, и мы, бывало, любили друг друга до утра.
Горло Гермиона перехватило, она отступила назад. Слова Гарри ранили ее, причиняли сильную боль. Она не хотела слышать об этом. Она всегда старалась не думать о Гарри в постели с Джинни, пыталась не завидовать своей лучшей подруге. Нелегко было удержаться от ревности и сохранить дружбу с Джинни, но Гермиона преуспела и в том, и в другом. Но сейчас слова Гарри разрывали ее сердце, воображение рисовало картины, которые она гнала от себя годами. Гермиона повернула голову, отворачиваясь от Гарри, пытаясь избежать продолжения разговора. Лицо Гарри побелело от ярости, пульсирующая на виске жилка выдавала его гнев.
— Что случилось, правильная Гермиона? Ты так успешно спряталась в своем совершенном мирке, что не можешь даже слышать об обычных людях, которые с удовольствием грешат, трахаясь?
Он набросился на нее, и Гермиона замерла, оглушенная силой направленной на нее ярости. Смутно она сознавала, что он злится не на нее, а на судьбу, которая забрала его жену, оставив взамен пустоту. Но Гарри был сильным мужчиной, и его гнева следовало опасаться. Казалось, что, Гарри наказывал Гермиону за то, что она была здесь — живая, тогда как Джинни ушла навсегда.
— Я все еще не могу спать с другой женщиной, — прохрипел он, в его голосе чувствовалась боль. — Дело не в сексе, нет. Спустя два месяца после смерти Джинни я трахался с другой. Как же я ненавидел себя на следующее утро… нет, черт возьми, как только все закончилось! Как будто я изменил жене. Я чувствовал себя таким виноватым, что по возвращении в отель меня долго рвало. Я не получил особого удовольствия, но следующим вечером опять нашел женщину. И опять страдал от чувства вины. Я мучил себя, будто заставлял платить за то, что жив, когда она мертва. Со дня ее смерти у меня было много связей; каждый раз, когда мне был нужен секс, находилась женщина, готовая меня удовлетворить, — она рассмеялся. — Конечно, я же герой, к дракловой матери. Я хотел… и удовлетворял свое желание, но никогда не спал ни с одной из них. Когда все заканчивалось, я уходил. Я все еще чувствую себя мужем Джинни и могу спать только с ней.