— Забавно. Тебе не кажется, что он входит во вкус?
— Во вкус?
— Ну да. Ему нравится разгонять собственный парламент. А мы дружно его в этом поддерживаем. Интересная складывается коллизия, дружок, не находишь?
— Можно подумать, нам остается что-то еще?
— Нам не оставалось ничего больше. Но если он сделает это снова и снова с пальбой и трупами на улицах.
— Не сделает.
— Потому что уже упущено время?
— Да ничего еще не упущено. В 1993-м скандал с парламентом, если вы помните, начался еще в сентябре. Или — августе. А пушки стреляли в октябре. Время здесь ни при чем. Но есть другая причина.
— Что такое? — Она спустила очки на самый кончик носа, и жесткий проницательный взгляд уставился прямо на Стива. — Ты что-то затеял, не согласовав со мной. Или с Доном.
— Нет. Это всего лишь эксперимент одного из наших мальчиков третьей волны.
— Кого именно?
— Лемеха.
— Лемеха. Самая, пожалуй, адекватная фигура, не находишь?
— Нахожу, потому и разрешил ему поэкспериментировать. Практически самостоятельно.
— И в чем же суть эксперимента?
— У вас на столе второй конверт.
— Из Лэнгли. Совершенно секретно. Лично. В единственном экземпляре.
— Мне выйти?
— Зачем же? Мне, слава богу, дано право решать, кого знакомить с какими документами. Итак…
Очки снова вернулись на исходные позиции:
— «23 апреля 1996 года в 6 часов утра…» Господи, что это он возвращает сталинские обычаи, работать по ночам?
— Не знаю, может, у него бессонница, как у всех алкоголиков. Пожалуйста, прошу вас, продолжайте.
— Да продолжаю, продолжаю: «…на территории загородной резиденции Президента в «Горках-2», было созвано закрытое совещание, в котором принимали участие В. Черномырдин, О. Сосковец, силовые министры и руководитель президентской администрации Н. Егоров. Б. Ельцин ознакомил собравшихся с разработанным планом по существу очередного государственного переворота и попросил высказаться. Большинство участников поддержало намерения президента. Возражения высказал министр внутренних дел А. Куликов, который заявил, что коммунистическая партия контролирует законодательные органы власти в половине регионов России, и если она выведет народ на улицу, то, возможно, часть военнослужащих Министерства внутренних дел перейдет на ее сторону, что будет означать вооруженное противостояние. После этого своими сомнениями поделился и В. Черномырдин. Ельцину пришлось закрыть заседание, так и не сформулировав никакого решения.
В дело вмешалась Татьяна Дьяченко, которая довольно энергично высказалась против нарушения конституционности. Она убеждала отца в том, что расправляться с коммунистами путем запретов бесполезно, что коммунистическая идеология в головах у людей и никаким указом новую голову им не приставишь. Длительная беседа с глазу на глаз, в ходе которой угроза отхода Запада от поддержки Ельцина прозвучала не один раз, сломила президента. Практически принятое решение было отменено».
— Yes! — это было впервые за годы работы с госсекретарем. Стив Гарднер, безупречный, воспитанный в хорошей семье, педантичный и даже слегка чопорный и подверженный некоторому снобизму, Стив Гарднер сопроводил громкий вопль характерным энергичным жестом и уставился на государственного секретаря США в видом победителя. Надо отдать должное, Мадлен сохранила невозмутимость.
— И?
— И мы решили эту проблему. Дискредитации, а затем и отстранения Коржакова со всеми его силовиками, вместе взятыми. Все.
— Прости. Но мои мозги, очевидно, работают не так быстро, как твои, — придется дать некоторые объяснения.
— Вчера ночью она победила. Одна — целую армаду боевых генералов. Он послушал ее, а не их.
— Ну и что? В следующий раз будет наоборот.
— Нет. Она его дочь. И она слишком долго зависела от всей этой гвардии. Теперь она не отступит. Это будет драка. Коварная. Жестокая. Но согласно моему сценарию — она победит.
— Значит, у тебя уже есть сценарий.
— Разумеется.
— И он называется «Татьяна».
— Нет. Татьян много. Он называется «Дочь».
— Я видела ее несколько раз — обычная молодая женщина, милая, но не слишком располагающая к себе, по-моему, забитая — я имею в виду не физическое воздействие, — как все женщины в семье Ельциных. Ты предлагаешь ставить на нее? Но скажи — что мы знаем о ее политических взглядах, кроме этой цитаты из Лэнгли? Где гарантии, что и она поддержит отмену и перенос выборов — ей, полагаю, как никому понятно, насколько слаб и беспомощен Ельцин.
— Все так. Ну, вот смотрите — два чаши весов. На обоих — проигрыш отца на выборах. Однако на одной чаше еще один груз — ненависть. Она ненавидит Коржакова и его команду, долгое время управлявших — в сущности — ее семьею. И ею лично. Вдобавок она с симпатией относится к Чубайсу.
— Иными словами, у нее нет выбора?
— Нет.
— А силы противостоять Коржакову и команде?
— Силу ей заменяет ненависть и ярость.
— Да, это иногда бывает мощным стимулом. Что ж. Полагаю, ее досье есть в моей — твоей папке. Кстати, я заглядывала в нее недавно и обратила внимание — документов изрядно прибавилось.
— Я работаю, мэм. Когда вы первый раз позволили мне работать с папкой, вы сказали, что хотели бы превратить ее в хранилище оперативной памяти и аналитики, притом, что кроме сухой фактологии вас интересуют подробности и детали, чтобы иногда можно было просто почитать на ночь, как занимательную беллетристику.
— Я так сказала?
— Слово в слово.
— И что же — она теперь такова?
— Почти.
— Хорошо, Стив. Тогда я хотела бы почитать сегодня на ночь — уж не знаю, в качестве беллетристики или дамского романа, — досье Татьяны Ельциной.
— Дьяченко.
— Это не имеет значения.
— Разумеется, мэм. Я как раз работал с ее файлами — там появилось много нового, что и позволило мне…
— Дело за малым, Стив, — чтобы я позволила тебе…
Стив Гарднер понял, что перегнул палку. Но даже это не могло испортить его настроения. Это была красивая игра. В успехе которой он не сомневался. Вопрос был только в долгосрочности успеха, здесь он целиком и полностью полагался на опыт большого Тони. Иными словами, успех будет недолгим. Потом? Потом на арену выдут психи. Что будет дальше, Стив не знал.
В библиотеке, оформленной в классическом английском Chippendale, полотна — после Малевича и Босха боюсь даже и предположить, чьи — похоже на «маленьких голландцев». А Лиза — как назло — забывает о роли экскурсовода. И я понимаю, почему.
За столом в центре зала нас ждет высокая яркая блондинка с простым, круглым, милым — какие бывают у северных русских крестьянок — лицом. Глаза у нее тоже «северные» — ледяные в синеву. Тонкие светлые волосы, слегка завиваясь, легким естественным каре обрамляют улыбчивое, с ямочками на щеках лицо. И все это — я определяю на глаз, но безошибочно — свое, натуральное, потому так гармонично и радует глаз. Ничего особенного, но классическое «блондинка» не пришпилишь, как бы ни хотелось. Не глупа и вполне профессионально, талантливо даже изображает радушие и желание помочь. И симпатию.
— Я читала ваши статьи и эссе — жаль, что не пишете больше, — это мне.
— О, так я давно не пишу.
— Так и я давно не читаю.
Молодец, она явно моложе нас с Лизаветой лет на десять, если не пятнадцать, но тонко уходит от сравнения не в нашу пользу. И — готова ради этого даже «состариться» годков на пять-шесть. С нее не убудет. А тетки, глядишь, растают. Кстати, зачем? Зачем расслаблять теток. Что хочет услышать от нее Лизавета? Или это обычная бабская злость — потому что уж эту-то Лемех не пропустил ни за что.