Циля ушла, а папа сказал о происходившем у метро, что ничего удивительного. Вот когда он учился в пятом классе, одна нервная девочка на уроке географии ужасно волновалась, отвечая у доски: она никак не могла припомнить высоту Пика Коммунизма, — и от волнения ее вырвало прямо в классе.
Через мгновение все тридцать семь учеников частым разнобоем выложили свою рвоту в проходы между партами, а молодая и истеричная учителка, было взвившись в испуге за завучем, как-то очень воздушно брякнулась в обморок оземь.
Потом дети, выбежав из класса, вперемешку беспомощно рыдали и плакали от пережитого.
Вечером в соседнем классе состоялось экстренное родительское собрание 5-го "В". Циля опоздала, поскольку дежурила в приемном покое, но, скоро разобравшись в ситуации, наорала на завуча и, порывисто исчезнув, грянула дверью. Оказалось, завуч собиралась направить родителей на уборку помещения, где днем случился этот массовый конфуз (технички наотрез и со скандалом отказались этим заниматься).
Дома мать объявила отцу, что отныне, пока он учится в одном классе с этой нервной девочкой, завтракать он не будет.
"Бедная Адочка", — пожалела Циля тогдашнюю Аду Фонареву, в девичестве Сандлер.
— С тех пор я отлично знаю, что высота Пика Коммунизма 7347 метров, — закончил отец.
— Папа, а что, если они действительно меня отравили?
— Ты такой же неврастеник, как и Ада, — рассердился отец. — Никто ничего тебе, кроме сахара, в чай не подкладывал. Сейчас поможешь перевесить зеркало и сразу в постель. И не забудь выложить билет и деньги на столик в прихожей, а то посеешь.
Перевешивая зеркало, мы, конечно, его разбили. Собрали и выбросили продолговатые осколки, похожие на лепестки ветряной мельницы.
Я отправился спать в комнату отца.
Проснулся затемно. Сначала я не чувствовал голод, но когда досчитал, что проспал шесть часов, страшно захотелось есть.
Однако я не сразу направился в кухню, а стал припоминать, что мне приснилось.
А снилось мне, что в каком-то темном месте (в степи, на ночном?) собрались у костра пионеры. И я — поскольку наблюдал — был к их кружку причастен. Кратко обсудив, они выбрали одного пионера, чтобы зажарить. Так и сделали. Когда насытились, встал вожатый и с пафосом произнес:
— Теперь мы все повязаны. Но нам повезло. Когда мы вырастем, нам не придется выбирать конфессию, потому что теперь мы — каннибалы.
Я также с ужасом припомнил тяжелое чувство сытости во сне, как будто я съел этот сон.
Все-таки надо было поесть. Отца не было дома — он отправился за Цилей к Тартаковским. В одиночестве я вкусно и плотно поужинал фаршированными перцами и вышел во двор.
Вскоре она вошла во двор и медленно побрела кругами, любопытно пялясь в окна. Я понял, что счет ей доступен.
Мы долго сидели на еще теплых ступеньках лестницы и разговаривали.
Волнистое пенье цикад постепенно пропитывало бархат глубокой ночи.
Она вспоминала о своей семье.
Я рассказал ей немного о Москве, о том, что это большой круглый город, большая часть которого находится под землей.
Сашка Аскеров, спускаясь по лестнице, не любопытствуя, стрельнул у меня сигарету и звал прогуляться по набережной. Я отказался, он махнул рукой и лихо съехал в темноту по перилам, по спирали мелькнув огоньком сигареты.
Ей захотелось пить, я принес из дома воды.
Вернулись отец и Циля. Я коротко рассказал им о девочке.
Циля спросила, как ее зовут.
— Ирада.
Циля сказала, что постелет мне на балконе, а Ираде в комнате.
Мы посидели еще и вскоре отправились спать.
Утром отец провожал нас в аэропорт. По дороге мы заехали в универмаг, купили Ираде джинсы и майку, — в них она потом переоделась в туалете аэропорта.
Когда при посадке потребовали от нее паспорт или свидетельство о рождении (ее подростковый возраст не поддавался точному определению), отец предъявил Цилино свидетельство о рождении, то самое, которое куда-то запропастилось.
Бортпроводник не разобрался в цифрах — и пропустил.
Глава 7
КАМЕНЬ
Ночью мне снился день.
Он мучительно длился, длился и плавно, сначала очень легко — стал затушевываться грифелем; постепенно дрожало, смуглело и гасло, незаметно возникли сумерки, — длинные тонкие штрихи распускали сети-пряди по поверхности зрения, все обесцвечивая, все замутняя, и вот стемнело окончательно, словно я оказался внутри своего карандаша, — и от страха я проснулся.
Сегодня утром ко мне никто не приходил, и после умывания я спокойно продолжил: