Чуть позже Константэн понял, что эти сигареты разжигали любострастие. Вкуса их он не запомнил, однако перед ним все время ярко светилось близкое, далекое, ненавистное, необычайно желанное тело юной девушки, сначала скрытое от взгляда в пелене одежд, затем обнаженное — с маленькой трепетной грудью, длинными точеными ножками, красивым упругим животом, холеными руками — слабыми, манящими, опьяняющими. Губы их встретились, девушка застонала, и они вспыхнули, как синие искры, погружаясь с головою в благоухающий водоем. Кружились, мелькали под водой и в воздухе белые птицы, и в широко раскрытых глазах девушки звенели звезды; когда же она, разнеженная и умиротворенная, снова стала возбуждать юнкера, на этот раз самым вожделенным для него способом, он потерял сознание от наслаждения… Когда же очнулся, опять убедился в ее потрясающей ненасытности.
Вдруг все исчезло — влюбленные снова оказались в кладбищенской сторожке. Изнеможение владело юнкером, ведьмы и мертвецы громко ему аплодировали, Тритонов размахивал дохлой кошкой и кричал:
— Хвала святой Вальпургии! Хвала ее блаженному избраннику!
— Да, Константэн, — улыбнулась Лунная Единица, — мое настоящее имя Вальпургия, и это в мою честь проводится каждый год праздник начала весны, праздник ведьм — великий Шабаш. Ты же знаешь о Чертовой кафедре на Броккене?
— Да, — подтвердил Константэн.
— Через полчаса у нас телемост с Броккеном, — серьезно сказала Вальпургия. — Тритонов, у вас все готово к празднику?
— Безусловно, моя королева! — вытянулся в струнку магистр вита.
— Тогда… шампанского юнкеру! Покажите ему сад, — Вальпургия поцеловала юнкера и поднялась по витой лестнице на второй этаж сторожки.
Тритонов и Константэн вышли в сад. Всюду на могилах плясали ведьмы, в одной из аллей хор мальчиков трогательно исполнял «Вурдалаков гимн» Алеши Вишни. У раскрытого склепа сидели, обнявшись, мужчина и женщина. Мужчина, в отличие от женщины, был еще живой. Очевидно, он забрел сюда в приступе тоски.
— А почему его вампиры не трогают? — спросил юнкер.
— Да он все равно на земле не жилец, — отмахнулся Тритонов, — видимость одна.
Они пошли дальше. В траве сидел мужик и чистил зубы.
— Ему завтра в город, — объяснил Тритонов, — он вампир. Пойдет на первомайскую демонстрацию, наберет доверчивых и к нам приведет — якобы выпивать…
Дальше юнкер вдруг увидел надгробия маньеристов. На памятнике Степанцову были выбиты строки из его стихотворения: «Наш альков теперь могила, там споем, что недопето». Само надгробие было украшено небольшим бюстом поэта, выполненным в духе греческого пантеизма. Чуть поодаль возвышалось увенчанное полумесяцем, строго мусульманское надгробие Добрынина. Константэн физически чувствовал исходящие от него флюиды Абсолютного Зла. Кроме того, на фотографии в черной рамке Андрэ показывал юнкеру фигу, как бы произнося: «Я даже за порогом смерти вас не могу не оскорбить».
Памятник эпикурейцу Пеленягрэ был разноцветным до неприличия. Памятник самому Константэну представлял собой фигуру огромного богомола, воздевшего передние конечности к небу.
— Ой! — вдруг по–бабьи крикнул Тритонов и сорвался с места. Константэн, повинуясь инстинкту, побежал за ним.
— Двойники! — вопил Тритонов на бегу. — Произошло наложение измерений! Скорее! Надо предупредить королеву!
Вокруг творилось черт знает что: из могил повалил густой дым, по воздуху летали горящие жестяные венки и переворачивающиеся гробы. Из одного с хохотом выпал белокурый мертвец, которого приняли на себя острые колья кладбищенской ограды. В небесах вертелись какие–то шестеренки, верхом на треугольниках скакали квадраты и бежали светящиеся фигуры.
Тритонов дернул дверь сторожки.
Вальпургия, красивая как никогда, молча сидела за столом перед канистрой портвейна. Больше в сторожке никого не было.
— Королева! — дернулся было Тритонов. — Бегите!
— Я все знаю, — молвила она, — теперь я молю нашего отца Люцифера о том, чтобы не пришел Древний Ужас, против которого мы бессильны. Юнкер, бегите! — королева любовалась Константэном.
— Нет! Я вас не брошу! — крикнул юнкер, потрясенный ее взглядом.
Вдруг пол под ним взорвался, его отбросило к дальней стене и он увидел самое страшное — гигантскую голову древнего ящера, скользкую, обросшую ракушками. Над ужасной оскаленной пастью, из которой вырывался невыносимый рев, сияли ледяной, равнодушной злобой глаза чудовища. Голова с подземным воем, даже гулом, приблизилась к юнкеру. Последнее, что он увидел, было прекрасное лицо королевы. Она что–то крикнула, но он не расслышал. В ту же секунду ящер разорвал ее надвое — во все стороны брызнула голубая кровь. Юнкер забился в истерике, прикрыв лицо руками…