– Пройда! – позвал вдруг Митар – тихо, испуганно. – Вернись! Не ходи туда!
Яр только отмахнулся – знаю, мол, что делаю. Раздвинул заросли крушины, пробрался меж тонких серых стволов. Охотники умеют ступать без шума, чтоб самый пуганый зверь не услыхал; они с Митаром тоже так учились тайком от всех. Спрятавшись за толстым старым вязом, Яр осторожно вытянул шею, готовый, чуть что, не то удирать назад, не то взбираться по шершавой коре. В груди покалывало, как от злого зимнего холода; впереди, за неприметной полянкой, лежал невидимый край мира. Ближе, чем оставшаяся позади ограда.
На трухлявом пеньке, оставшемся от выломанного ветрами дерева, сидела девчушка – как Забавка, может, чуть-чуть постарше. Она-то и ревела, не пряча в ладони раскрасневшегося лица, глотая текущие по щекам крупные слёзы. Яр её не знал – и немудрено: таких платьев, ладно сшитых, пёстро выкрашенных, даже у старостиных дочек в Заречье отродясь не водилось. Небось из богатых кто мимо ехал да за дочуркой не уследил… Или, может, впрямь неживая. Умеют неживые слёзы лить? А пищать, ровно как котята в закутке под крыльцом? Яр прищурился, пытаясь углядеть, нет ли в чужачке какого изъяна. Бабка так учила: неживому всегда чего-то недостаёт. Глаза ли, дыхания ли, голоса…
Должно, слишком он задумался – позабыл, что шуметь нельзя. Ступил неосторожно, зашуршал полусгнившей листвой. Девчонка вздрогнула, обернулась на шум, размазывая слёзы, вскочила на ноги. Башмаки у неё были тоже диковинные: цветом как слива, с круглыми носами, расшитые блестящими камушками.
– Ой! – пискнула она и спросила, незнакомо, не по-здешнему выговаривая слова: – Ты кто? Живёшь здесь?
Яр, не таясь больше, вышел из-за дерева. Не говорят так неживые. Как – боги его знают, но не так!
– Живу, – он махнул рукой туда, где далеко позади осталось Заречье. – Там вон, за лугом и полем. А ты что ж, потерялась?
Она кивнула, шмыгнула носом. Точь-в-точь Забавка, только косичка не чёрная, а светлая, как у Зимки.
– Мы за черникой ходили, я и…
Чер-ни-кой. Никогда Яр такого не слыхивал. Девчонка всё лепетала, сыпала словами, должно, чужеземными. Может, она родом с берегов Льдистого моря, где речь своя, на ильгодскую не похожая? А по лицу и не скажешь – вовсе как здешняя… Откуда бы ей тут взяться, посредь Гиблого леса, у самого края мира?
– Погоди, – он едва рот не разинул, как додумался. – Ты что ж, выходит… Оттуда? С другой стороны?
Она поглядела на него недоумённо, потом, подумав, закивала.
– Наверно. У меня бабушка в Ягодном живёт. Знаешь, где это?
Яр замотал головой, отступил на полшага. Но ведь живая же! Дураку понятно – живая… Расстроилась, задышала часто, вот-вот опять заревёт. Была бы неживая – уже б разговоры не разговаривала. А раз так… Больно, обидно кольнула зависть. Бабка говорила, волхвы через край мира ступать умеют. Ему, сыну пахаря, нипочём границу не перейти, а та вон в каких дорогих одёжках – верно, чья дочка или ученица. Закусив губу, Яр показал ей за спину, туда, где лежала невидимая холодная черта.
– Должно, туда тебе.
Она взглянула на него недоверчиво, потом, кажется, обрадовалась.
– Туда? А я думала, вон в ту сторону, но там только столбы какие-то. Вот спасибо!
Всхлипнула ещё разок напоследок, вытерла кулаками глаза. Яр не понял и половины того, что наговорила ему чужеземка. А вдруг он всё-таки ошибся? Вдруг она обычная, как все, а край мира её попросту убьёт? Ему ведь никак не узнать… Откуда-то потянуло холодом; ветер беспокойно зашелестел в листве. Должно, показалось…
– Как тебя зовут? – спросила девчонка, улыбаясь сквозь слёзы.
Яр рот раскрыл, чтобы ответить – и опять мороз продрал по коже, посильней, чем прежде. Девчонка тоже почуяла, завертела испуганно головой.
– Ты иди, – велел Пройда. – Беги скорей… Боги тебе в помощь.
Она послушалась – от страха, наверное. Развернулась и припустила прямиком к черте, будто не боялась её вовсе. Яр остался стоять, смотреть девчонке вслед. Мелькнуло среди кустов пёстрое платье – и тут же пропало, как не было. Пахнуло холодом, словно посреди лютой зимы. Пройда развернулся, наладился было бежать, да так и застыл, ни жив ни мёртв от страха.
Прямо перед ним висел в воздухе чёрный дым, как от давно не чищенного очага. Яр отступил на шаг – дым потянулся за ним; из тёмных клочьев выглянуло знакомое лицо. Его собственное. Упрямо сжатые губы, встрёпанные вихры, смугловатая кожа – только глаза белые, пустые. Неживые. Пройда попятился, для верности прижал ко рту ладонь, чтоб не проронить ненароком смертоносного слова. Покуда молчит – ещё не совсем пропал…