— Хорошо, милорд, — вздохнула миссис Фланель.
— И пошлите за доктором Ридпатом, — добавил Эсмонд. — Я хочу уточнить у него, когда ее светлость сможет выходить из своей комнаты, разумеется, под вуалью.
— Надолго вы домой, милорд?
— Только на одну неделю. Потом уезжаю за границу. На войну.
Миссис Фланель едва не поперхнулась. Граф едет за границу? На войну?! Вот это новость!
Она поспешила поделиться ею со своей новой товаркой, Джемаймой Маусли, а заодно предупредила ее, чтобы впредь та была помягче с ее светлостью, так как граф, кажется, переменился к своей калеке-жене.
Затем миссис Фланель разогнала слуг, которые собрались в холле и строили самые нелепые предположения, почему графа с графиней видели сегодня вместе на лошадях. Все просто — ее светлость выздоровела быстрее, чем ожидалось, и теперь достаточно хорошо себя чувствует, чтобы выезжать на прогулки. Вот только болезнь оставила отметины у нее на лице… После этого экономка отослала всех заниматься своими делами.
Поднявшись к себе, Магда сняла костюм для верховой езды и положила его обратно в сундук. До чего было жаль с ним расставаться и снова влезать в ненавистный пеньюар! Не успела Магда одеться, как на нее опять налетела эта противная сиделка и стала с отвратительным брюзжанием загонять «больную» в постель.
Но Магда, разгоряченная прогулкой, принялась огрызаться:
— Да отстаньте вы от меня, ради Бога…
В самый разгар дискуссии в комнату постучался и зашел Эсмонд. Он еще не сменил свой болотного цвета костюм. Магде показалось, что вид у него усталый и озабоченный. Одним движением руки он приказал сиделке идти. Когда они остались одни, строго спросил:
— Где ты взяла одежду моей матери?
— Вот в этом сундуке, — сказала Магда, указывая в угол комнаты.
— Ты не находишь, что это наглость с твоей стороны — нацепить ее на себя?
Тут она гордо выставила вперед подбородок.
— А что же мне еще было одевать, сэр? Не могла же я поехать в ночной рубашке. Я нашла этот костюм и решила его надеть. Разве в этом есть что-то предосудительное?
Губы его дрогнули. Он уже совершенно не злился на нее. Ему были по душе ее сильная воля, ее бесстрашие и нежелание кому-либо подчиняться. Нет, его жена не какая-нибудь зануда и плакса. Она — крепкий орешек! Кроме того, он вдруг понял, что в ней есть какое-то свое, особенное достоинство, которое не позволяет ставить ее в один ряд с такими людьми, как сэр Адам Конгрейл. Видимо, Арчи все-таки был прав, когда утверждал, что она стала всего лишь игрушкой в руках непорядочного человека.
Он сказал:
— Я не хочу, чтобы вы трогали вещи моей матери. Я очень любил и чтил ее.
Магда наклонила голову. Из глаз ее против воли покатились слезы.
— Значит, меня вы не любите и не чтите, сэр?
— Но вы же остаетесь при этом моей женой, — напомнил он ей. — И я приложу все усилия, чтобы вас почитали и уважали, как подобает графине Морнбьюрийской.
— Спасибо вам за это большое, — прошептала она и украдкой смахнула слезинку.
Этот жест почему-то вызвал у него раздражение.
— Что-то слишком поздно вы раскаиваетесь в своем поступке, мадам, — с издевкой сказал граф.
Она подняла голову, и он увидел в ее огромных глазах навеки застывшую печаль. Но все впечатление портила эта противная изрытая шрамами щека!
— Тогда не стоит и раскаиваться, — всхлипнув, сказала Магда.
— Как вам угодно. Мне лично совершенно все равно, кому вы там молитесь — Богу или дьяволу, — сказал он все тем же раздраженным тоном. — Единственное, что я знаю, это то, что я не позволю вам порочить мое имя. Кажется, у нас все неплохо получилось с этой мнимой болезнью, и теперь было бы жаль останавливаться на полпути. Нельзя допустить, чтобы пошли сплетни.
— Обещаю, больше я не буду спускаться по стене, — горестно прошептала она.
Он подошел к окну и посмотрел вниз.
— Ты же могла разбиться насмерть. Лоза не выдержала бы твоего веса — и все…
— Я не так уж много вешу, — сказала она.
Он повернулся и смерил ее взглядом. Голова ее была опущена. Вдруг он заметил среди гущи темных волос белую, как снег, седую прядку. Это выглядело очаровательно…
— И, пожалуйста, не надо больше красить и завивать волосы.
— Как вам угодно.
— К тому же надо бы еще немного поправиться, — как бы нехотя добавил он, словно на самом деле это его совершенно не интересовало.