3
Он лежал и лениво думал:
«Я говорил о тупиках совсем недавно. Странно, что он делает упор на той же фразе…
Возможно, какая-то моя старая проповедь… Не сомневаюсь, что я поучал их об этом раньше…
Я полагаю, что воспитание можно определить как извлечение умов из слепых закоулков…
Допустимое определение, во всяком случае…
Хотелось бы припомнить хорошенько тот разговор. Тогда я много говорил о подводных лодках. Я, по-моему, сказал, что весь мир на самом деле похож на команду субмарины.
И это правда — в универсальном смысле. Каждый находится в тупике, пока мы не пробьем дорогу…
Странный у нас получился разговор… Я, помнится, не захотел ложиться в постель — что-то вроде мозговой лихорадки…
А потом был сон.
Я хотел бы подробнее вспомнить и этот сон. В нем я как будто смог взглянуть вокруг под неким метафизическим углом… Кажется, я побывал в великом месте — и беседовал с Богом…
Но как можно, чтобы кто-то разговаривал с Богом?..
Нет. Это все миновало…»
Его мысли вернулись к письму молодого Берроуза.
Он стал строить планы восстановления Уолдингстентона. У него была идея перестроить Главное здание и соединить его картографическим коридором с картинной галереей и концертным залом, которые, по счастью, сохранились. Он хотел, чтобы карты, висящие по одну сторону коридора, показывали рост и последовательность смены империй западного мира, а карты на противоположной стене демонстрировали цепь географических открытий и идей в различные периоды человеческой истории.
Как и у многих знаменитых директоров, его ленивые грезы часто имели архитектурный характер. Он извлек из памяти еще одну из воображаемых игрушек и поиграл с ней. В этой своей мечте он хотел организовать ряд этнологических выставок, показывающих различные группы примитивных народов трояким образом; во-первых, маленькие макеты, представляющие их в первобытном состоянии, затем стенды с предметами их искусства и ремесел, выявляющие их характерные дарования и склонности, а далее — предложения той роли, которую такие народы могут играть в полностью цивилизованном мире: станут художниками, гидами, укротителями диких зверей или займутся другими подобными профессиями. Такие коллекции выходили далеко за рамки возможностей Уолдингстентона, которых он когда либо мог достигнуть, — но ему нравилась эта мечта.
Группы располагались бы в хорошо освещенных выступах, так сказать, «боковых часовнях» его музейного здания, снабженных возвышающимися рядами сидений и школьной доской; это была одна из его фантазий — иметь такую огромную школу, что классы пристраивались бы вокруг нее, как приделы для пилигримов при кафедральном соборе…
От этого его мысли перекочевали к идее группирования больших школ для таких общих целей, как применение кинематографа в образовательном процессе, создания центральной справочной библиотеки и тому подобного…
Ибо одна большая школа ведет к созданию другой. Школы подобны живым существам и, как все живое, должны расти, продолжать свой род и идти вперед от одного завоевания к другому — или же прийти в упадок, расшатываемые Фарами и Дэдами, и впасть в застой, заболеть злокачественными новообразованиями и погибнуть. Но Уолдингстентон не должен погибнуть. Он обязан распространиться. Он должен взывать к своему роду через Атлантику и по всему миру.
…Он должен обмениваться идеями, скрещиваться и развиваться…
По голубому октябрьскому небу плыли белые облачка, и воздух наполняло гудение пролетающего аэроплана. Цепную собачонку, терзавшую лаем больные нервы мистера Хаса, теперь почти не было слышно.
— Мне хотелось бы назвать одну из часовен музея народов в память Гилберта, — прошептал мистер Хас…
4
В изножье его кровати отворилась дверь, и вошла миссис Хас. Она появилась словно неожиданно, хотя двигалась медленно, сжимая в руке измятый листок бумаги. Ее лицо чрезвычайно переменилось; она смертельно побледнела, глаза были широко открыты и ярко блестели. Она остановилась, оцепенев. Казалось, что она вот-вот упадет. Она даже не попыталась закрыть за собой дверь.
Снизу стало слышно, как миссис Крумм гремит своими сковородками.
Когда миссис Хас заговорила, она произнесла почти беззвучным шепотом:
— Иов!
Ему пришла в голову странная мысль, что миссис Крумм потребовала от них немедленно съехать или сказала еще какую-нибудь грубость, а поведение его жены, казалось, подтверждало это подозрение. Она так нелепо потрясала этим измятым клочком бумаги. Он нахмурился в порыве нетерпения.