Несчастный человек остался сидеть, пораженный ее словами. Фраза «вместе с другими» ударила его в самое сердце. В школьной часовне действительно был список кавалеров Креста Виктории, Медали за Отличие и тому подобных наград — непревзойденный список, и в самом деле он был его гордостью. В течение нескольких дней его душа оставалась как бы оглушенной. Он находился в состоянии чрезвычайного нервного истощения и апатии. Он едва мог отвечать на самые необходимые письма. От достоинства, надежды и огромного запаса активности его жизнь вдруг резко повернулась в сторону этого тусклого жилья, заполненного перебранкой двух неразумных женщин; его работа в этом мире обратилась в руины; в нем не осталось силы для борьбы с судьбой. И смутная внутренняя боль медленно прокралась в его сознание.
Его жена, нездорово жестокая от скорби и страдания, пыталась затеять с ним крупную ссору из-за ношения траура по их сыну. Он никогда не одобрял и всегда высказывался против этих помпезных ритуалов смерти, но она настаивала на том, что, какое бы бессердечие он ни проявлял, по крайней мере она должна носить черное. Он может, сказала жена, быть уверен, что она не потратит денег больше, чем требуют простые приличия; она купит самый дешевый материал и сошьет платье в собственной спальне, но в черном она ходить будет. Это решение привело к прямому конфликту с миссис Крумм, которая возмутилась тем, что одна из ее лучших спален будет замусорена лоскутами черной материи, и потребовала плату за пользование швейной машинкой. Однако траурное платье обязательно следовало сшить, настаивала миссис Хас, даже если ей пришлось бы делать каждый стежок вручную. И бедная полубезумная леди в приступе глупой бережливости наделала себе еще больших хлопот, разрезав материал во всех направлениях не менее чем на полдюйма короче, чем было обозначено на бумажной выкройке. Она вступила чуть ли не в физическую схватку с миссис Крумм из-за состояния ковра и кроватного покрывала, а миссис Крумм сделала все возможное, чтобы втянуть мистера Хаса в препирательство со своим мужем:
— Крумм старается не вмешиваться, но определенным вещам некому противостоять, кроме него, мистер Хас.
В течение нескольких дней на этом поле боя неутолимой печали и мелочной жестокости, ощущая тупую боль, упорно пробивающую себе путь, мистер Хас заставлял себя в какой-то степени продолжать осуществлять комплекс мер, необходимых при бедствии, случившемся с его школой. Затем как-то ночью он увидел сон, который, как это часто бывает, прояснил ему его телесное состояние. Глядя как бы со стороны, он увидел какое-то твердое белое тело, которое рассылало круглые, червеобразные щупальца во все уголки его существа. Многочисленные доктора силились оторвать эту тварь от него. Но при каждом их усилии боль только возрастала.
Он проснулся, но боль продолжала пульсировать в нем.
Некоторое время он лежал неподвижно. И в непроглядной темноте он увидел слово «рак», ярко-красное и пылающее — как боль…
Перед лицом очевидной реальности он стал выдвигать мысленные аргументы, формулируя их в условном наклонении. «Если это так…» — предположил он, хотя уже знал, что это так. Что он должен сделать? Ведь болезнь влечет за собой операции, большие расходы, все возрастающую слабость…
К кому обратиться за советом? Кто смог бы помочь ему?..
Допустим, утром он возьмет билет в купальню, будто собрался искупаться, и отправится за илистую отмель. Он должен вести себя так, словно его внезапно настигла судорога…
Выдержать пять минут удушья, а затем покой — бесконечный покой!
— Нет, — сказал он в неожиданном порыве отваги, — я должен бороться с этим до конца.
Но его разум слишком отупел, чтобы строить планы, и физический страх овладел им. Ему нужно было найти где-нибудь врача, и даже эта маленькая задача привела его в ужас.
Затем ему следовало все рассказать миссис Хас…
Он еще немного полежал неподвижно, словно прислушиваясь к то нарастающей, то ослабевающей боли.
— О, если бы у меня был кто-то, способный мне помочь! — прошептал он, подавленный своим одиноким бедственным положением. — Если бы был хоть кто-то!
За многие годы он ни разу не заплакал, но теперь слезы полились из его глаз. Он повернулся, зарылся лицом в подушку и попытался увернуться веем телом от этой грызущей боли, как это сделал бы испуганный ребенок.