— Азири?
— Карин, я не расслышала. Что ты говоришь?
Мама?
Я вернулась?!
Глава 6
Ухватившись за край столешницы, я с трудом удерживаюсь от падения. Ноги подкашиваются, колени дрожат, и я едва не сползаю на пол. Грохочет по столешнице сбитый рукой флакончик, я хватаю ртом воздух.
Шагнув, я опускаюсь на пуфик и облокачиваюсь на стену. Тело сводит жёсткой судорогой, и я едва не кричу.
Я сглатываю.
— Мама…
Она входит.
— Карин? Что такое? Почему ты до сих пор без серёжек? — спрашивает она с искренним беспокойством. Только я запутываюсь и не понимаю, это беспокойство обо мне или о ещё не надетых украшениях?
По телу проходит новая судорога, но гораздо мягче, я почти не замечаю боль. Похоже на то, как если бы я пережала в неудобной позе руку, а потом резко выпрямилась, и по сосудам хлынула кровь. Только сейчас бежит не кровь, а жизненная сила, и не по руке, а по всему телу. Болезненно и одновременно бесконечно приятно…
Боги, во мне столько силы! Я буквально горю ею. Я могла бы весь мир перевернуть.
И я так бездарно погасла…
Мама протягивает мне золотые гвоздики с висюльками-дождиком.
День, точнее — я бросаю взгляд в окно — вечер, я знаю. Через час начнётся званый ужин, на котором наши, моя и Берта, семьи объявят о помолвке. Конечно, помолвка не свадьба, но допускать её незачем. Я вернулась идеально вовремя, чтобы возразить.
Возразить? Я пробую незнакомое слово на вкус. Оно звучит пугающе. А может, не возражать?! В условиях сделки про Берта ни слова. Я должна стать певицей, но буду я при этом женой Берта или нет, значения не имеет. Я могу…
Нет!
Я чуть не подпрыгиваю от ужаса перед собственными мыслями. Могу сдаться и выйти замуж за него?! Сказать “да” в солнечный полдень, чтобы через несколько часов, поздно вечером оказаться с Бертом в спальне, снова почувствовать его руки на своей коже. Нежные, предупредительные, но такие отвратительные прикосновения… Да меня одна мысль, что это повторится, уже убивает.
Никакого брака с Бертом.
— Мама, я доверяю вам с папой, поэтому молчала, но сейчас я поняла, что не хочу за него замуж.
— Карин, ты чего? — мама с улыбкой обнимает меня за плечи и целует в лоб. — Волноваться в такой день нормально. Не переживай, мы с тобой, мы с папой любим и поддерживаем тебя.
— Мама, я не волнуюсь, я говорю серьёзно. Я представила, как оказываюсь его женой, как должна находиться рядом с ним, и мне от одной мысли плохо.
— Карин, у нас сейчас нет времени. Мы с тобой обо всём поговорим после ужина, хорошо? Помолвка не свадьба, тебе не нужно будет находиться с Бертом ни сейчас, ни завтра.
— Мама, ты меня не слышишь? Я отказываюсь выходить за Берта! Не надо. Объявлять. Помолвку.
Мама отстраняется. Её взгляд, по прежнему полный любви и доброты, становится строгим:
— Карин, возьми себя в руки. Помолвка — это очень серьёзно. Что мы должны сказать самому Берту, его отцу? Так не делается. А гости, которых мы пригласили? Ты представляешь, как мы будем выглядеть в их глазах? Ты понимаешь, о чём ты говоришь? Соберись и не подводи нас с папой. Всё будет хорошо.
А как я буду выглядеть в гробу? Что тогда гости скажут?
Мама совершенно не воспринимает мои слова всерьёз. Возможно, она вообще не сможет меня понять. Мама всегда и во всём следует за папой, их брак был устроен их родителями. Иное для неё просто немыслимо. Я не знаю, счастлива ли она, но она точно не несчастна, и папу она… любит. И он её. Он заботится о ней, как о родном человеке.
Ничего удивительного, что мама меня не поймёт.
Надо быть хорошей девочкой и слушать старших, иначе… Кузина Эмилен, как рассказывают, влюбилась в вольного бродягу и сбежала с ним из дома, а он бросил её меньше, чем через год. Опозоренная, без шансов устроить свою судьбу с приличным человеком, Эмилен ещё и родила… “Не будешь поступать правильно, закончишь, как она”. Я слушалась и закончила гораздо хуже.
Интересно, а где Эмилен? Домой её не приняли, но вроде бы поддерживают деньгами, чтобы на смерть не пропала.
Я отмахиваюсь от серёжек:
— Мам, извини, я поговорю с папой.
— Карин, сейчас не время отвлекать его! Что на тебя нашло?
Знание будущего.
Но такой ответ давать нельзя, не поймут.
И я выбегаю из комнаты. Папа, я полагаю, у себя в кабинете?
Проскочив коридор, я игнорирую мамин оклик. Я могу три года спорить и убеждать. Толку?
Говорить надо сразу с папой.
— Юная госпожа, куда вы? Вас зовёт госпожа, — в конце коридора мне навстречу шагает та, о ком за эти годы я напрочь забыла.
А ведь когда-то я скучала по сеньоре Таэр не меньше, чем по родителям. Я всегда воспринимала её частью семьи и относилась с почтением, как относилась бы к двоюродной тётушке. Сеньора Теэр экономка, но по особым случаям вспоминает обязанности горничной и помогает маме собраться. Как сегодня.