— Но…
Она шагнула вперед:
— Ты, Джек, погубил меня и даже не узнал моего имени! Ты запер меня здесь, а потом… — Она яростно махнула рукой в сторону стены, недавнего момента страсти. — Какой из тебя отец! И человек ты негодный!
Ее слова больно ранили Джека, но он лишь молча стоял перед ней. Она права. Не было у него никаких оправданий своим поступкам. И вообще, стена, окружавшая его, оказалась слишком высока, чтобы ее можно было преодолеть просто словами. У него было чувство, что Лорел слишком далека от него, чтобы услышать. А может быть, это он был слишком далек…
Поэтому он сделал только то, что смог придумать. Хотя, делая это, он понимал, что поступает неправильно. Он вынул ключ и посмотрел на нее.
— Я не могу позволить тебе убежать. Я не могу позволить тебе забрать Мелоди. — С этими словами он отступил за порог, закрыл дверь и запер ее. Тихий щелчок замка не смог заглушить ее возглас протеста.
Джек запер Лорел, но почти сразу понял, что в клетке оказался он сам.
В конце приятного, мирного вечера лорд Олдрич шаркающей походкой направлялся по коридору в свои комбинаты. Мать Эйдана, прежняя графиня Бланкеншип, была любовью всей его жизни с тех пор, как он достаточно повзрослел, чтобы понимать это выражение.
Тем не менее ослиное упрямство его дражайшей половины — или, говоря вежливо, прелестная твердость ее духа — подчас действовала на него весьма утомительно.
Какой-то звук за спиной заставил лорда Олдрича помедлить в его неуклонном продвижении к портвейну и блаженной тишине. Он обернулся и посмотрел сквозь толстые стекла очков в дальний конец коридора.
Кто-то спускался с чердачной лесенки. Судя по черным волосам и прямой спине один из молодых джентльменов. Бланкеншип? Нет, это был Редгрейв. Вернее, после прибытия дневного письма маркиз Стрикленд.
Лорд Олдрич был стар и достаточно тактичен, чтобы не поздравлять молодого Стрикленда с его возвышением после смерти дяди. Все же несколько слов соболезнования произнести стоило. Странный он тип, этот капитан Джек, как прозвала его крошка Мелоди.
Лорд Олдрич повернулся и зашаркал по длинному коридору назад. Его мягкие туфли были почти не слышны на толстой ковровой дорожке.
Стрикленд остановился и отряхнул что-то с рукавов и плеч. Затем, не замечая Олдрича, деловито заторопился вниз.
Олдрич помедлил у двери на чердак, затем отодвинул щеколду и посмотрел вверх, на чердачную лесенку. Падавший сзади свет освещал лишь нижнюю ее ступеньку. Олдрич прислушался. В отличие от зрения слух у него был лучше, чем полагали окружающие. Он предпочитал, чтобы они думали, будто он глух: это ведь помогало избегать долгих и нудных светских разговоров.
Нет, все тихо. Перед ним просто старый чердак, полный пыльных, никому не нужных вещей.
Он повернулся и пошел прочь, к своему портвейну. Под ноги попало что-то шершавое. Он медленно, с трудом нагнулся и провел пальцами по ковру, размышляя о тяготах возраста.
Какие-то острые кусочки укололи его пальцы. Он поднес их ближе к глазам и пригляделся.
Битая посуда. Маркиз Стрикленд стряхивал с себя осколки посуды!
Согласно долгому жизненному опыту лорда Олдрича, битая посуда означала женщину. Очень сердитую.
Как интересно.
Ворча что-то под нос, лорд Олдрич направился в свои комнаты, к долгожданному портвейну. Он почти позабыл, как увлекательна бывает иногда жизнь в «Браунсе».
А Лорел в своей чердачной тюрьме беспокойно металась на куче простыней, которые навалила в углу комнаты. Она заснула поздно и спала урывками. Заснув наконец по-настоящему, она плакала во сне, который был и не сном вовсе, а цепочкой воспоминаний.
С того момента как он перекатил ее под себя, Лорел принадлежала Джеку. Она была его собственностью, чтобы он держал ее, целовал, делал все, что захочет. Она так давно, так долго его любила. И теперь, наконец, ее преданность была вознаграждена.
И как вознаграждена! Никогда раньше не испытывала она таких ощущений. Его губы на ее губах, вкус его языка, который она втягивала в свой рот, сосала, гладила, следовала за каждым его движением, намеком, так тесно льнула к нему, что, казалось, они становились единым существом. Его мысли стали ее мыслями. Его желания и потребности стали ее желаниями.
Когда его рот перешел с губ на подбородок, а потом вниз по шее, она ощутила шершавую жесткость его щетины на коже. Эта разница мужского и женского возбудила ее. Он был таким большим и сильным, широким и мускулистым, таким мужественным, таким не похожим на ее собственную нежность и хрупкость. Обвив руками его обнаженные плечи, Лорел измерила мощный размах мужского тела. Под ним она чувствовала себя маленькой и слабой, но при этом сильной своей уязвимостью. Именно она была той, которую он желал. Ее он целовал.