Лорел обернулась и снова ахнула. Лунный свет мощным потоком струился на лежащий у ее ног Лондон. Она видела полностью освещенный Сент-Джеймсский дворец.
И на всем пространстве, куда мог дотянуться взгляд, золотились крыши и квадратики окон.
— Я никогда не думала, что этот город так огромен! — воскликнула она. — Отсюда он выглядит как волшебная страна эльфов!
Джек, так и не отпустивший ее руку, вывел Лорел на середину крыши. Затем он ее оставил, торопясь к дальнему краю, и склонился над чем-то, что она не могла разглядеть.
Нежный звенящий звук наполнил ночной воздух. Джек вернулся к ней и с поклоном произнес:
— Могу я пригласить вас на танец, миледи?
Лорел стояла в круге мерцающего света и с изумлением смотрела на этого поразительного ошеломляющего мужчину.
— Вы хотите танцевать со мной? Под музыкальную шкатулку?
Джек выпрямился. Он смотрел на нее с надеждой и тревогой.
— Я надеялся… — Он замолчал и откашлялся. — У тебя не было возможности побывать на балу, — хрипловатым голосом сказал он. — По моей вине.
Значит, это бал? Для нее? Она еще раз окинула взглядом сияющее мерцание крыши. Серебристый перезвон музыкальной шкатулки переливался в лунной ночи.
Это было, без всякого сомнения, самое романтичное приключение в ее жизни.
Ее сердцу суждено было таять и таять, если он продолжит так себя вести. С трудом сдержав краткое рыдание, Лорел ответила Джеку реверансом:
— Конечно, милорд. Благодарю вас. Я с удовольствием потанцую с вами.
Она вложила свою руку в его ладонь, и он обвил второй рукой ее талию.
Она оказалась в его объятиях. Наконец!
Юной она мечтала танцевать с Джеком. Она представляла себе, как они кружат в вихре вальса и зачарованно смотрят друг другу в глаза… И весь окружающий мир перестает существовать.
Она громко рассмеялась над своей провидческой фантазией и позволила своей голове запрокинуться, когда Джек закружил ее в танце, умело направляя в фигурах, которые ей ни разу не удалось проверить на деле.
— Напой слова, — прошептал Джек.
Лорел улыбнулась и покачала головой:
— По-моему, не стоит.
— Спой. Мелоди рассказала мне, что твой голос самый красивейший. — Он смотрел на нее сверху вниз темными восхищенными глазами, в точности так, как она воображала в мечтах. — Я хочу услышать, как ты поешь.
Она никогда не сможет ослушаться приказа, высказанного таким чувственным тоном.
И ее рот открылся, из уст полились слова, сперва робко, а потом более уверенно. Это была любовная песенка, глупенькая мелодия из музыкальной шкатулки. Ее любимая сентиментальная песенка.
Увы, любовь моя, ты зря меня прогнала,
Любви моей совсем не разделяла.
А я так преданно любил тебя, друг мой,
Так радовался счастью быть с тобой.
Они не заметили, как кончился завод музыкальной шкатулки, как догорели и погасли свечи. Они танцевали, пока луна не зашла за облако, а потом в темноте, забыв обо всем, в объятиях друг друга, затерявшись в любимых глазах.
Когда Уилберфорс уложил всех своих молодых и старых подопечных в постели, он коротко обсудил с поваром меню, которое леди Мэдлин уже считала согласованным с ней, и, совершил вместе с Бейливиком краткий обход помещений клуба, указав тому на мелкие упущения, которые надлежало поскорее исправить.
Каминная полка в большой гостиной выглядела несколько испачканной в саже, а на паркетном полу виднелась царапина, которую было необходимо заполировать. Уилберфорс долго рассматривал ее неодобрительным взглядом, пока Бейливик смущенно топтался рядом.
— Это из-за шпор, мистер Уилберфорс.
— Мне это хорошо известно, Бейливик. Я только размышляю о том, было ли упомянутое приспособление на сапогах мастера Эвана или, возможно…
Он выдержал паузу.
Бейливик понурился.
— Могло быть и на моих, мистер Уилберфорс.
Уилберфорс прекрасно знал, что отметина появилась от шпор Эвана. Мальчик приобрел их только на прошлой неделе, хотя не собирался испытывать их на горячо любимом Рамзесе. Однако он настоял, чтобы Бейливик тоже надел шпоры и разослал по Лондону половину слуг в поисках шпор, подходящих для массивных ног молодого служителя. Но шпоры Бейливика до сих пор висели в конюшне рядом с хлыстом, так как он не собирался опробовать то и другое на Балтазаре.
Уилберфорс всего лишь хотел удостовериться, что Бейливик хорошо запомнил первейшую цель своей жизни. Он был предназначен судьбою для службы. Служба, по мнению Уилберфорса, была древней и почти священной обязанностью. Для него служба была искусством и наукой, и он преуспел в обоих.