— Да, Мелоди. У графа Комптона очень большой дом.
Джек двумя пальцами подобрал с пола экипажа тряпичную куклу дочери и положил ее на сиденье рядом с Мелоди. Горди Энн выглядела как истрепанный галстук, который завязали в узлы, а потом не меньше года таскали по грязи за упряжкой мулов.
Но любовь Мелоди к ней была безграничной. Джек теперь и сам был включен в этот круг любимых.
«Мое место где-то между Горди Энн и ягодным пирожным. А может, я котируюсь наравне с ягодным пирожным».
Что ж, такое место вполне приемлемо. В конце концов, он и сам был весьма неравнодушен к пирожным.
По крайней мере, в детстве, когда мир был полон красок, разноцветных, а не серых, и язык различал разнообразные вкусы, а не песок и опилки.
Мелоди очередной раз подпрыгнула на сиденье и бросила на Джека жизнерадостный взгляд:
— Папа, я вижу дверь! — Ее громадные синие глаза весело сверкали.
Дела шли на лад. Теперь его мир, кроме серого, включал в себя еще и синий цвет.
Они в точности повторяли цвет глаз ее матери. Глаза цвета летнего неба, синего топаза, яичка малиновки… Глаза Амариллис дразнили и сияли, превращая незадачливых мужчин в бездумный воск в ее руках.
Но ее глаза могли излучать и ледяной холод, как айсберги, с которыми он встречался во время странствий по северным морям. Вроде тех льдин, одна из которых навеки поселилась в его сердце.
Устав от однообразного зрелища за окошком, потому что они долго ехали по длинной извилистой подъездной аллее, Мелоди перебралась на другое сиденье, схватила Горди Энн и вернулась к Джеку. Не колеблясь ни секунды, Мелоди забралась к нему на колени и удовлетворенно прислонилась к его груди. Опустив глаза, Джек попытался решить, должен ли он обнять ее, чтобы она не свалилась? Однако она сидела прочно, и он оставил ее в покое.
Бесконечно любящая Мелоди походила на пламя свечечки, пытающейся растопить айсберг, поселившийся у него внутри. Впрочем, даже эта маленькая прогалинка со временем могла стать летом. Он все-таки приобнял ее, чтобы она не свалилась, если экипаж тряхнет на случайном ухабе.
Джека несколько удивляло, что Мелоди ничуть его не боится. Большинство детей, да, пожалуй, и взрослых, перед ним трепетали. А Мелоди приняла его просто как часть странной и необычной семьи достопочтенных джентльменов клуба «Браунс», как принадлежащего ей, собственного папу.
Он сразу понял, что она его дочь, потому что она выглядела в точности как единственная женщина, которую он когда-либо любил. А Мелоди узнала и приняла его без всяких доказательств и рекомендаций.
Обращаясь к нему, она звала его папой, а остальным представляла капитаном Джеком. Мелоди была его ребенком, его ответственностью, но в последние три дня она стала чем-то большим, гораздо большим. Она за много лет была первым человеком, который заставил его вообще что-то почувствовать.
Но что вызывало в нем бешеную ярость, так это то, что Амариллис бросила дитя на какую-то няню и спокойно продолжила свою веселую жизнь!
Гнев тоже был новым чувством в его сером мире. Интересная это вещь — гнев. Гнев означал, что его что-то волнует. Каждое новое-старое чувство разворачивалось перед его замороженной, онемевшей душой, как письмо, написанное им когда-то, но давно позабытое. Знакомое, но словно чужое.
Экипаж плавно остановился. Джек поглядел в окошко на великолепный большой дом. Вид был ограничен полукругом мраморных ступеней, который вел к богато изукрашенной резьбой входной двери. Тут же подскочили несколько слуг в ливреях, чтобы принять лошадей и открыть дверцы кареты.
Впрочем, Джека это не впечатлило. Амариллис хорошо вышла замуж. Она была состоятельной графиней. Однако если бы подождала немного, то стала бы сверхбогатой маркизой, которая могла бы не замечать просто состоятельную графиню.
Но Амариллис никогда не отличалась терпением.
Джека и Мелоди сразу провели в дом и водворили в роскошно обставленную гостиную. Комната была столь великолепной, так сияла позолотой и сверкающим хрусталем, что обычно неугомонная Мелоди прижалась к ноге Джека и осматривалась вокруг широко открытыми глазами.
Джек не стал садиться, он хорошо помнил, что гнев лучше выражать стоя.
Спустя некоторое, не слишком долгое, чтобы быть невежливым, время дверь отворилась, и в комнату вплыла Амариллис, высокая, элегантная, с волосами темными и блестящими, как мех лучшей норки, и глазами, синими и холодными, как северные озера. Идеальные, точеные черты, изумительная фигура, безупречный вкус в одежде. Она была одета в черное, этакий траурный наряд, но совершенный по крою.