- Фамилию Гекайло я помню, но кто с ним был в компании? - нахмурил лоб Стечишин.
- Венцовский и Ахт, на которых я как австрийский контрразведчик вышел совершенно случайно, - смутился вдруг Редль.
- Припоминаю, припоминаю... - расправил морщины резидент. - Вы вели тогда следствие по делу этого Гекайло, чтобы успешным разоблачением и поимкой шпиона прикрыть свою связь с русской разведкой... Но увлеклись... Я вам тогда передавал категорический приказ из Варшавы - добиться во что бы то ни стало оправдания Венцовского и Ахта. Сознайтесь, изрядно вам пришлось потрудиться, чтобы совсем не завалить дело и пустить все следствие по ложному пути...
- Так вот в Варшаве, - перевел разговор на другую, более приятную тему Редль, - я тогда познакомился с одной артисткой, Соней Войтек. Она еще поет в оперетте?
- Не хаживаю в варшавскую оперетту, друг мой, и не могу, следовательно, ответить на столь важный вопрос, - съязвил Филимон, а затем продолжал миролюбиво: - Впрочем, Батюшин мне что-то рассказывал, совершенно точно - он просил вам передать, что Соня то и дело спрашивает об одном светловолосом французе... Вы, кажется, ездили тогда с французским документиком?
- Именно так, Филимон, - порозовел Редль. - Она меня покорила сразу же, как вышла на сцену. Такой женщины нет в целом мире!
- Во всяком случае, в мире театральном, - хохотнул резидент. - Ну что же, через год я вас отпущу на отдых в Варшаву. Надо только заранее предупредить Батюшина. Он приготовит хорошенькую дезинформацию, а вы ее привезете в Вену и выдадите как полученную от совершенно достоверного источника, к которому вы якобы и ездили на оговоренную встречу. Договорились? Разумеется, если вашего покорного слугу не выследят...
- Не захватив вас, австрийцы, конечно, окружили филерами вашу жену. Или сразу арестовали?
- Держали несколько месяцев дома, для приманки, - медленно выговорил резидент. - Потом обобрали и отпустили. Я ее отправил с помощью друзей в Россию. Теперь она в Крыму, купила маленькое имение подле Алушты. Вряд ли мы свидимся, пока не кончится война...
- Какая война?
- Та, которая вспыхнет очень скоро во всей Европе. Война, в которой славянство столкнется снова с псами-рыцарями и выйдет обновленным из этого сражения. Она нас объединит навсегда, как объединила русских, поляков, Литву и остальных мирных хлебопашцев битва под Грюнвальдом. Вот тогда я уйду на покой, если переживу ее блеск и славу!
- Вы так уверены, что скоро будет война, Филимон? - удивился Редль. По-моему, вся Европа сходит сейчас с ума от роскоши и жажды жизни, а вы о войне! В крайнем случае война будет только на Балканах, как обещали нам сербы. Они завоюют Турцию, оторвут изрядные куски территории, и на этом дело кончится. Ведь мы с вами прекрасно знаем, что Австро-Венгрия не в состоянии воевать с Россией, тем паче, если ее союзник - Германия - увязнет в укрепленных линиях Франции. Австрийский Генеральный штаб планирует только действия против Италии, а против России согласно документам он выставляет обычный заслон.
- Вы забываете, Альфред, что союзник Франца-Иосифа - Вильгельм - делает все, чтобы толкнуть Австро-Венгрию против России и славянства вообще. Корни соперничества Вильгельма и его величества Николая Второго скрыты гораздо глубже, чем в личных отношениях. Россия связана с Францией и Англией, которым алчная Германия мешает распространяться вширь, в том числе и в Россию. Вы помните, Вильгельм усиленно толкал Российскую империю на войну с Японией, чтобы отвлечь ее от Балкан? Так вот, покорить славянские народы долины Дуная - всегдашнее искушение германской политики. Балканы стали "пороховой бочкой Европы" отнюдь не усилиями турок - их владычество здесь умирает и вскоре совсем закатится. На смену туркам идут "псы-рыцари". Они пока действуют исподволь, захватывая позиции при болгарском дворе, покупая поштучно румынских правителей, проникая в Турцию, дабы укрепить ее гнет над славянами юга. Если тевтоны войдут в Париж, они будут вместе с французами распивать в бистро бургонское. Если же захватят долину Дуная, то славянская кровь потечет в нем вместо воды!
- На Дунае живут еще и австрийцы, - улыбнулся Редль.
- Австрийцы не немцы, - мгновенно оценил тонкий намек резидент. - Они гораздо естественнее и живее. Их империя разлагается сама по себе и готова даже уступить место более гибким формам существования Габсбургской монархии. У меня есть данные, что сам император Франц-Иосиф противится теперь крайнему онемечиванию всех частей государства. Но он не может противостоять влиянию наследного принца Франца-Фердинанда. Этот эрцгерцог действительно кровожадный тевтон во всех его проявлениях. Он швырнул бы свою Австро-Венгрию под ноги Вильгельму, если бы надеялся усидеть на троне, хотя и марионеткой...
Полковник внимательно слушал пылкую речь своего старшего товарища и задумчиво смотрел мимо него, куда-то вдаль. Словно наяву он видел те перипетии жестокой политической борьбы, которая вот-вот, по словам Стечишина, перерастет в военное противоборство великих европейских держав. Он видел перед собой веселую Вену, которая словно захлебывалась в угаре удовольствий, он видел Прагу и Будапешт, он видел поля и нивы, городки и замки, голубые реки и зеленые дубравы, празднично и буднично одетых людей, над которыми словно росла и набухала чернотой огромная туча, ползущая из Германии. Туча несла с собой предгрозовую духоту, она сверкала далекими еще зарницами и обволакивала весь горизонт, раскинувшийся перед его мысленным взором...
13. Петербург, ноябрь 1912 года
Пронзительный холодный ветер с Невы нес с собой потоки дождя, которые, казалось, пропитали все вокруг - и деревянные торцы мостовой, и одежду редких прохожих, и воздух, и стены домов.
Кедрин на извозчике ехал в беседное собрание ложи "Обновители". Масоны возродились в Петербурге недавно, после удушения сиятельным графом Витте рабочих и крестьянских бунтов, которые охватили всю матушку-Россию во времена революции 1905 года. Реакция и упадок сил, постигшие российскую интеллигенцию в столыпинские годы, коснулись и его, адвоката Кедрина, считавшего себя пламенным народным трибуном и общественным деятелем. Многие из его друзей-кадетов ударились в мистику и столоверчение, собираясь по ночам на предмет вызывания загробных духов для страшных и унылых бесед. Иные, так и не достигнув власти через эфемерную Государственную думу, запили самым пошлым образом и перестали даже мечтать о разумном, добром и вечном. Большевики, которых Кедрин люто ненавидел и боялся, поскольку они, по его мнению, были главной причиной смуты среди рабочего сословия, сидели по тюрьмам или мерзли по далеким сибирским ссылкам.