Они заказали распечатку звонков, подчеркнули номера, которые я набирала, сунули мне под нос.
— Ну, — сказала мне дочь, — есть у тебя хоть какое-то разумное объяснение, почему ты обзванивала всех этих бесчисленных старух? О чем ты с ними разговаривала? Почему ты не позвала их встретиться с тобой где-нибудь? Вы могли потрендеть за гораздо меньшую сумму! Не бросай деньги на ветер, лучше сэкономь на поездку во Флоренцию, о которой столько говоришь!
Я сидела за столом, она на диване, я молчала, боялась взгляда этой женщины, которую я родила и которая сейчас смотрела на меня моими глазами, такими, какие были у меня в молодости, как на фотографии. Я не сказала ей: «Кто оплатит мне поездку во Флоренцию, о которой я столько говорю, я продала дом, вы забрали все деньги, потратили и забыли, вы мне даже десять динаров никогда не дадите на кофе, у меня собственных денег ни динара, я живу здесь, в квартире, которую вы снимаете, так, как будто снимаю у вас угол, вы забираете у меня даже пенсию, которую я получаю за покойного мужа. Глупая корова, да ты понятия не имеешь, с кем сейчас разговариваешь, я вовсе не добрая бабушка, добрых бабушек не бывает, все хорватские бабушки ненавидят своих детей, которые их обокрали, и внуков, которые ободрали их как липку».
Я не сказала ей этого, но заплакала, я плакала, а моя дочь смотрела на меня. Эти слезы были игрой настоящей бабушки, которая исполняет роль из глупой сентиментальной истории для глупых внуков бедных бабушек, которые исполняют роль бабушек из сентиментальной истории. Я сказала: «Хорошо, я оплачу этот счет!» Мне стало страшно больно, ужасно больно, все сжалось в груди, я дотащилась до своей комнаты и брызнула в рот нитроглицерин, хотя он был уже просрочен. Обычно я брызгаю его только тогда, когда влажность воздуха девяносто восемь процентов или когда поднимаюсь по лестнице к своему врачу. Брызнула нитроглицерин…
Хорошо, я не отрицаю, действительно, моя дочь где-то прочитала, что спрей гораздо лучше таблеток, и она его для меня достала в Австрии, что да то да, но у этого спрея истек срок годности. Я ей сто раз говорила:
— У спрея кончился срок годности, я никогда вас ни о чем не прошу, я скромная женщина, но, пожалуйста, купите мне новый флакончик…
Она сказала:
— Когда у лекарства кончается срок годности, им можно пользоваться еще несколько лет.
Вот корова! Относится ко мне так же, как вы и Европа относитесь к слаборазвитым странам.
Я сказала:
— Хорошо, я оплачу этот счет!
— Чем?! — взвизгнула моя дочь, схватилась обеими руками за голову, опустила голову на колени, стало видно, что ее волосы у корней седые.
Я не сказала ей: «Покрась волосы». Если бы она была маленькой девочкой, если бы я была молодой мамой, я бы таскала ее за волосы по всей кухне. И приложила бы ее головой об стену. Но теперь соотношение сил другое. Приходится быть осторожной.
Интересно, где-нибудь написана или сказана вся правда о старухах? Ведьма — единственная старуха во всей литературе, которая не скрывает, что мы, старики, думаем о тех, «кому принадлежит будущее», и куда бы мы их послали, если бы наши руки не были скрючены артритом. Бедняжку бросили в котел с кипящей водой, она не смогла оказать сопротивление более сильным. Двое пышущих здоровьем и энергией против одной бедной старухи?! Стариков швыряют в котел с кипятком, потому что старики не могут изменить мир. Но и молодые не могут изменить мир. Большинство людей на этом свете бултыхаются в кипящей воде и мечтают о том, как они выпрыгнут из котла и закутаются в толстое махровое полотенце. Глупцы! Идиоты и кретины! Когда ты стар, ты должен знать, что тебе нет места среди тех, кто держит в руке половник и размешивает, размешивает. Если бы у меня были деньги, я бы спокойно смотрела на несчастных купальщиков в котле, но у меня денег нет, правда, скоро я их заполучу. И поеду во Флоренцию! Поеду во Флоренцию! Поеду во Флоренцию! Я слышала о Флоренции столько прекрасного. Я никогда не путешествовала. Мир видела только в телевизоре. Если бы я в подходящий момент запихнула себе между ног соответствующего товарища, не пришлось бы мне в восемьдесят лет мечтать об автобусной экскурсии. Я видела товарища Тито, как он проезжает в «кадиллаке», несколько раз, мы все ему махали, и моя дочь, и я. Не утверждаю, что ебать меня должен был непременно сам товарищ Тито. Те, кто занимал должности пониже, тоже повсюду ездили со своими женами. Вот, например, я прочитала в «Глории», что внучка председателя объединения всех югославских профсоюзов изучала английский язык в Лондоне, когда ей было всего пять лет! А я до семидесяти двух руками белье стирала. Так живут все женщины, которые купились на рассказы про то, что пиздой не торгуют. Пизда — это все, что есть у женщины, срок годности у нее короткий, если не попользоваться ею вовремя, потом будет поздно. Женщины делятся на тех, кто продал пизду за хорошие деньги, и тех, кто профукал ее впустую.
Мне жаль прошлого. Нас было восемнадцать миллионов. Если какой-нибудь наш моряк входил в мрачную пивную на Мадагаскаре, тамошние пьяницы его всегда спрашивали: «Where are you from?»
А он отвечал: «Тито, Югославия».
И всем сразу все становилось ясно.
Если сегодня какой-нибудь хорватский моряк сойдет на берег, правда, никто не сходит, суда перевозят контейнеры, моряков мало и на берег они не сходят.
Так вот, если сегодня какой-нибудь наш моряк сойдет с хорватского судна на берег, правда, никто не сходит, хорватских судов нет.
Хорошо, если бы сегодня какой-нибудь негр, который во Флоренции продает зонтики, когда там идет дождь, спросил какого-нибудь нашего моряка, если бы Флоренция была на берегу моря: «Where are you from?», и тот бы ответил: «Кроэйша»[3] , негр отреагировал бы молчанием, молчанием и молчанием. И так, не сказав ни слова, всучил бы нашему моряку или большой зонтик за десять евро, или маленький за пять. Это мне по телефону рассказывала товарищ Анджелка, когда умерла товарищ Маца. Хорватия не существует. Во Флоренции в уличных палатках продаются фартуки. Есть с Муссолини, с Пиноккио, с хуем и яйцами Давида работы Микеланджело. Я хуй называю хуем потому, что разговариваю с вами, американцами. Если бы я разговаривала с приличными людьми, то сказала бы не хуй, а краник или еще как-нибудь. Возможна ли такая ситуация в нормальной жизни, в которой я бы рассуждала с кем-нибудь о хуе и называла его краником? Нет, такой ситуации нет. Старых дам волнуют другие темы.