После учебы сходился в комнате Сергея народ — устраивались проводины. Несли кто что может — на столе появилась литровая банка красной икры, которую прислали Йосе Корнику, прозванному «половым гигантом», откуда-то из дальних краев. На институтской доске объявлений сегодня вывесили ему официальный выговор, поэтому Йоська воспарил, держался гордо, высоко задрав свой громадный нос. При всем своем негаснущем старании низкорослому Йоське так и не удалось найти подругу хоть на часок. Свою безудержную, вечно обсмеиваемую энергию он выплескивал, припадая к скрипке, в таких смятенных, надрывно плачущих звуках, что подругу, как заметил Левка Фридман, хотелось подарить ему на день рождения. О минутах былого успеха он продолжал рассказывать как о чуде, которое хоть и давно, хоть и недолго, но все же с ним было. Говорили, что он талантлив. О Левке Фридмане, представившемся некогда «гением», ничего не говорили. Но это его не волновало — «Солистом я все равно буду, остальное меня не колышет». Икру попробовал Сергей и, никогда ее не евший, объявил, что испорченная, тухлая. Но скоро заглянул Левка Фридман. «Чувак, — сказал, — я тебе ничего не стану говорить. За что боролся, на то и напоролся». Косящий его глаз смотрел на Сергея, но видел икру. Левка съел ложку, причмокивая, прошелся привычно по гигантским возможностям Корника, вот, мол, откуда икру банками кушаешь, и унес «тухлятину» с собой.
Костю всегда удивляли тот общий ажиотаж и возбуждение, с каким люди предвкушают выпивку. Он любил посидеть в компании по ту пору, пока все душевно и слаженно поют. Сам готов был выпить граммов пятьдесят сухого: пригублял и пробовал на язык, предвкушая букет. Но пьянку запредельную, с потерей человеческой и просто физической ориентации — не терпел. Одно предощущение и людская к ней готовность были противны. Тем более, пьяные, каждый отдельно и все вместе, считали своим долгом уговорить его приложиться покрепче, на худой конец начинали приставать с уважением… Но дело даже не в том, он считал, что пьянство — это подмена творческого начала в человеке. Выпил человек, и ему кажется, что с душой что-то произошло, ожила она, раскрепостилась — дала выплеск… Замечал он и еще одно любопытное, связанное с пьянкой обстоятельство. Вот не так давно, лет пять-шесть назад, доводилось ему встречать — у матери собирались, в поездах видел пьяниц — притягивающих к себе, интересных по-своему людей. Страдающих, с неугасшей мыслью: чувствовалось, и в умопомрачении у такого искорка мысли не гаснет совсем, непременно сопротивляется. И словцо у него припасено острое, и энергии полон. А теперь, сколь ни сталкивался с пьяницами — у той же матери — или же бессвязно орут, а больше наливаются и оседают, оседают… Бабы, те еще верткие, балаболят, а мужики — как мухи сонные. Или уж выпито столько, что залита уставшая сопротивляться искорка-то? Или инертность общая и тут сказывается? Так или иначе, творческое начало поубито. Ко всему прочему, выросший среди частой разгульной выпивки, Костя в глубине души боялся поддаться этому одурманивающему зелью.
Из закусок он попробовал только принесенную Йоськой вместо икры рыбу — чир. Поразился вкусу. Почудился в нем запах степей, в которых никогда не бывал. Досадливо поморщился, глядя, как другие рвут эту благородную рыбу и едят словно ставриду из магазина. Как-то все промахивается, все мимо!..
Был билет в кино, даже два. Купленные утром в мечтательных чувствах. Надел костюм — сам не понял зачем? Пошел. Сидел рядом с пустующим местом. На экране светловолосая девушка в раздувающемся свадебном уборе, пронзая окрестность вибрирующим смехом, бежала по черной пахоте. Появлялся высокий стройный смуглый красавец, который, вероятно, в соответствии со своими обычаями должен был невесту украсть, и не иначе, как из-под венца. Трудов это особых ему не стоило — она сама с разлету прыгала ему на руки! Какой уж там: «Но я другому отдана и буду век ему верна». А бедный жених, малорослый, курносый и кривоногий, которого девица, видно, для того и охмурила, чтоб было у кого ее украсть, бежал следом, смешно косолапя, потрясая зачесанными на лоб волосами цвета соломы, лопотал что-то бессвязное, чуть не хныкал… Полипов ему только в носу не хватало до полной ничтожности.
Странное, однако, понимание братства и единства между нашими народами предлагал отечественный кинематограф. Смуглый красавец был, впрочем, непонятно какой национальности, но жених-то, от которого по первому кличу уметнулась из-под венца невеста, совершенно определенной… У Кости даже осталось чувство, что авторы специально делали упор, мол, вот современный русский мужичок… Что это, вжимался Лапин в кресло, словно собирался броситься на экран, известная российская самоуничижительность? Или в погоне за успехом творцы этого важнейшего из искусств призабыли, хуже последних проституток, о чести и национальном достоинстве? Костя со стыдом вспомнил, как он был согласен надеть косоворотку и пойти топать, пьяно покачиваясь и икая, сапогами по святым ликам… По Георгию Победоносцу, по Михаилу Воеводе… которые изображены восседающими на коне и прокалывающими копьем змея или дьявола. Лапин о них имел смутное представление, когда Сергей предлагал роль; пошел в библиотеку, просмотрел книги по русской иконографии и поразился распространенности этого сюжета. Неспроста же, подумал. Почему русские люди встарь боялись, постоянно напоминали себе о необходимости беречься ползучего змея или дьявола, которого изображали часто двуликим: одно лицо там, где и положено ему быть, а другое на животе. Что это за животоликое всепоедающее существо? Нельзя же все объяснить лишь наложением христианской идеологии на языческие традиции или даже тем, что святой на коне с копьем был мил глазу казака… Должна была быть и более жизненная основа. Может, сейчас как раз оно, усмехался про себя невесело Костя, существо это, вырядившись в приятную на вид личинку, а подлинную свою упрятав в живот, выползает к нам с экрана, и откуда еще только не выползает, и подъедает, незаметно подъедает… Его бы копьем, копьем, а мы… Девушка, почти девочка, рядом с ним аж вздрагивала и припрыгивала от восторга — ух, того и гляди, сорвется с места и прыг! кому-нибудь на руки. А иначе, без прыжка, так и замуж не соберется. Женщина по другую сторону — опустила скептически голову набок, преотлично, видимо, понимая, чем бы кончилась в жизни вся эта киношная кутерьма. Сзади за спиной переговаривались и похохатывали парни. Костя прислушался, полагая, что они недовольны происходящим на экране — нимало; ребята, так сказать, безотносительно балдели.