Лапин взял спортивный костюм и кеды и пошел за шкаф переодеваться.
— Бегать? — крикнул вдогонку Сергей. — Я уеду, тоже начну…
Обидчиков своих Лапин скоро разглядел в толпе. Много было уготовано слов, которые хотелось им сказать… Первое, что лезло в голову, — отдайте шапку. Но это не то. Хотелось внушить — никому не позволено унижать другого! «Справили свое торжество, похохотали, пора, ребята, и честь знать», — мысленно произносил он ровным голосом.
И вдруг почувствовал, как сравнивается с землей. Поздно! Все у него с опозданием! Парни шли не распоясавшись, не лезли напролом, а вполне нормально и мирно шагали себе в уличной толпе. Точно так же выглядели бы в толпе Сергей, Борька и Андрей. Та же раскованность в движениях и обаятельная, располагающая к себе детская уверенность на лицах, перерастающая в принцип жизни: «Это прекрасно, потому что это делаю я!» По таким физиономиям, однако, не враз и заедешь — не поднимется рука. Тем более что Костя их, к своему удивлению, в глубине души простил уже: подумаешь, в самом деле, рассудил, шапчонку дерьмовую сдернули, они, может, пошутить хотели, а он взял да и ушел… Хотя какие там шутки! Но лезть с кулаками было теперь просто по-человечески неловко — получалось вроде ни с того, ни с сего.
Пошел следом. Шел, ждал предлога. Не могли эти милые ребятки что-нибудь да не выкинуть… Они не жлобы, не знающие, куда от пьяной одури кулаки деть, выискивал и копил Лапин в душе своей гнев, не хорошо знакомая по кино фиксатая шпана, непременно мнущая в губах окурок; наверняка где-то учатся или работают, поднатасканы в диско-музыке и имеют понятие о каратэ. Просто обыкновенные ребята с завышенным самомнением. В кинозале они не шалили, не баловались, и уж ни в коем случае не хулиганили, по их представлению, а вели себя так, как считали нужным и верным, в определенном смысле самовыражались. Им мешала или не нравилась, что для них одно и то же, голова впереди — было б можно, они бы вообще ее убрали, как кочан капусты, не по злобе, а чтоб экран не заслоняла, ну и так, ради интереса, подумаешь, чья-то голова.
Шел Лапин, сжимал кулаки, дарованные природой — веками наработанные предками — такие, что впору на медведя ходить, а сознание не переставало видеть и то, как шествует за обидчиками здоровенный увалень, более центнера живого веса, и не хватает у него духа подойти и с ходу врезать! Без слов и объяснений. Какие еще нужны объяснения и мотивировки, когда унизили!
В классе восьмом Костя заподозрил себя в трусоватости. Стал специально ходить вечерами по закоулкам, снискавшим грозную славу. И ни шагу назад перед наглыми и хамоватыми. Но на то в большей степени и хватало, чтоб не сделать назад ни шагу, — ударить самому хладнокровно и жестко, как в тренировочном бою с тенью, не получалось. Оно, правда, и пальцы боялся выбить — им и без того не хватало мягкости. Но главное, всегда мешало чувство бессмысленности и постыдности происходящего, не мог зажить конкретностью момента, преодолеть отстраненного на себя взгляда.
Какая-то въевшаяся в самую сердцевину души застенчивость! Тоже, видимо, как и кулаки, наработанная веками. Приниженность, пристыженность, стеснение самого себя! Хотя и этих парней, за которыми топает он, все более отдаляясь мыслями от непосредственной цели, не ветром занесло, а на той же почве выросли…
Костя остановился — парни вязались к девушке!.. Затаив дыхание выжидал, когда начнется грубость, перебор. Странный был момент — желал хамства!
Девушка пыталась пройти, один из парней, тот самый, который сказал «какую шапку?», схватил ее за руку, держал крепко и улыбался, небрежно, показывая силенку, — все в этом мире для него!
— Оставь ее, — начал Костя твердо. Смотрел в упор, тяжело, исподлобья. Заметил, что здесь на улице, видимый во весь рост и ширь, одетый в спортивный костюм, при непримиримом своем настроении, он произвел на парней иное впечатление, нежели в кинозале. Они уже не улыбались, а насторожились, цепко и всполошенно переглянулись, зыркнули воровато по сторонам, не то поддержку ища, не то опасаясь, что в сторонке еще пятеро стоят.
— Твоя, что ли? — брал парень свойский тон. Руку девушки он не отпустил, но поослабил запястье и двинул ее к Лапину, мол, твоя, так возьми. Но при этом напружинился, чуть перенес вес тяжести на правую ногу — он слева от Кости стоял, вполоборота, поэтому и бить ему было удобнее с левой.