— Выпей-ка для начала чаю, — сказал заботливо Владислав. Чайник, чашки, тарелка с сухарями стояла на столе. — Не знаю почему, но я в последнее время часто вспоминал тебя.
Спрашивать Люсин адрес стало просто неловко. О нем здесь не забывали, ждали, предчувствовали появление, а он, получалось бы, заскочил мимоходом адрес узнать. Да и не из-за адреса, по большому-то счету, он сюда пришел!
— Так меня… Может, Люся говорила. Меня исключили, — умиленно и немножко заискивающе сообщил Сергей.
И далее в том же духе поведал, как профорг Кузя по указанию свыше, конечно, специально выслеживал, повод нужен был, чтоб придраться, словом, как вокруг него, борца за справедливость, плели козни и стягивали узелок.
Его слушали! Где бы могли его еще так выслушать?! С таким приятием и вниманием! У всех же дела! Костя вон бумаги свои какие-то подсунул — разве сейчас ему до этих бумаг! Мастер бы все на разговор о своих спектаклях перевел. Нет, неправ он был, назвав этих людей бездельниками. Хотя рассуждал о личностной безынициативности русских вообще, отсюда, дескать, и «лишние люди» у русских: сознание, вырываясь из обыденности, оказывается неспособным к духовному взлету, зависает меж небом и землей. Нет, они не лишние, у них есть дело — вот сейчас до Сережи есть дело!
Владислав глядел на Сережу пристально, потом опустил глаза в задумчивости, усмехнулся чему-то своему. А когда снова посмотрел, то с такой теплотой и грустью, словно увидел в Сергее что-то знакомое, родное, себя, может быть, в юности… Сергей знал о Владиславе, что тот ушел с пятого курса университета, потому как не хотел получать, а в определенном смысле и обременять себя дипломом, коли не собирался работать по специальности, не видел в этом смысла.
— Я все это мог рассказать тебе при нашей первой встрече, — улыбнулся он все в той же грустной и теплой задумчивости.
— Где-то комета Галлея приближается к земле, — произнесла девушка с сигаретой.
Сергей мог бы ее слова отнести на свой счет, мол, есть события поважнее его исключения. Но они были сказаны таким расслабленным, тающим голосом, удивительным при довольно крупной стати девушки, так непритязательно, словно для себя одной, что ему лишь показалось, будто комета где-то рядом, чуть выше крыши. Да и приближается она исключительно к дому на Архангельской.
Владислав тем временем, покопавшись в папке с бумагами, протянул Сергею альбомный лист. Сергей взял — его портрет! Год назад Владислав рисовал. Точно ухвачено: тогда он был несколько скованный, смотрел исподлобья. Владислав протянул еще лист. На нем оказался рисунок, сделанный им, Сергеем. Владислава он пытался изобразить… Надо же, удивлялся Сергей и впадал в благостный какой-то трепет, хранил же человек! Да и взглянуть было приятно — память…
Владислав тихо, раздумчиво запел под гитару:
Голос у него был высокий, глуховатый и как бы пропадающий — как пропадал, вероятно, иногда и звук старой шарманки… Но пел он привораживающе спокойно, обнаруживал, казалось, полное отсутствие какого-либо подобострастничества или стеснения чего-то в себе. Сергей еще при первой встрече подумал, что не может представить этого человека охваченным неловкостью, потерявшимся и приниженным в какой-то ситуации. Даже Мастер, перед которым, Сергей замечал, люди всегда несколько притихали, попадали в зависимость, рядом с Владиславом как-то нехорошо забеспокоился, стал делать глупости. Правда, он находился в доме Владислава. Был сразу тем уж выбит из себя, что здесь никто не ахал по поводу его спектаклей, не интересовался планами и вообще образом мышления. Здесь ко всем так: пришел — садись, хочешь сказать — говори. Не нравится — вон порог, живи иначе. Что ты там делал — не важно, выяви себя здесь, в человеческом общении. Но Мастер привык, чтоб все плясали от него. А при ученике Сергее он не мог позволить кому-то не заметить себя, оказаться сбоку припека. С разговором не получилось — отсел в сторонку, выключил себя из общения. Через некоторое время послышался странный ноющий гул, протяжное такое: «у-у-у». Сергей сначала и сам не понял, откуда это идет. Гул продолжался, присутствующие стали прислушиваться недоуменно, поглядывать друг на друга… И как-то все разом заметили: Мастер отрешенно водил пальцем по краю бокала с сухим красным вином. Бокал пел, а вино вращалось вслед за пальцем… И только было достигнуто желаемое: люди уже повернулись, а в следующую минуту обязательно придвинулись бы к Мастеру, спрашивая, пробуя сделать то же самое, особенно женщины. Но тотчас в другом углу послышался еще более пронзительный, завывающий звук «у-и — у-и…». Владислав так же заставлял петь бокал, но при этом с таким уничтожающим спокойным пониманием смотрел на Мастера, что тот оказывался даже и в смешном положении.