На Михаила тоже грех жаловаться: и человек неплохой, и не пьянствует, и зарабатывает прилично. Но кучкой, конечно, не лежат деньги. Правда, и детей стало двое, и цены выросли…
Объявили, полукопченая колбаса кончается, осталась вареная. Очередь дрогнула, подалась. Всем хочется ту, которая кончается. Татьяне бы надо тоже полукопченую — Михаил любит, день особенный, приятно угодить. Хотя он, наработавшийся, на аппетит не жалующийся, съест половину разом, по два килограмма всего дают, и не подумает, каких нервов стоило ее достать! Татьяна теперь уже досадовала на свое малодушие: зря позволила встать этой, с кругами под мышками, по закону подлости, как раз на ней колбаса может и кончиться.
— Ой, здравствуй, — тронула Таню за руку пожилая женщина, кажется, соседка с первого этажа, — давно что-то тебя не видала, уезжала, что ли, куда?
— Нет, дома я… — терялась Татьяна, догадывалась, для чего соседка заводит разговор.
— А то гляжу, ребятишечко играет, муж ходит, а самой вроде нет, думаю, уехала или болеет?.. А у меня-то какое горе: сношенница в больнице, колбаски бы вот взять ей с полкило. Я уж перед тобой встану…
Татьяна лишь плечами пожала и постаралась как-то подвинуться. За спиной возмутились.
— Вы что, девушка, в самом деле?! — вопрошал мужчина. — Одну пустили, другую! Может, всех знакомых соберете?!
— Обнаглели, совести нет, будто тут не люди стоят, — раздавались громкие, злобные голоса.
Женщина-соседка принялась убеждать, что занимала, отходила просто, нажимала на больную «сношенницу». Ну а та, первая, упитанная тетя, пустилась в крик, в ругань. Одну кикиморой обозвала, другого лысым дураком. И на свою голову — очередь приналегла, вытеснили нагловатых женщин. И Татьяну вместе с ними чуть не вытолкнули, мужчина сзади, спасибо ему, придержал. Татьяна еще успела извинительно улыбнуться соседке, хотя в душе-то рада была — справедливо ведь, нехорошо это, без очереди! И надо же — Татьяна именно взяла последние остатки полукопченой. Так что, не вмешайся мужчина — не досталось бы! Неловко перед ним даже: воевал, воевал — и остался с носом. А когда Татьяне взвешивали колбасу, он так смотрел, так стрелял глазищами, будто ждал, что она уступит половину. Надо же, сейчас странно и представить, что было когда-то такое время, не подозревала об очередях, сутолоке, нехватке… Терпеть не могла разговор об этом. Удивительно… А все-таки в этом что-то есть — именно на ней кончилась, на Татьяне, именно на ней!..
Михаил, не включая свет, стянул тихонечко туфли, снял, повесил на ощупь куртку. Жена, видно, уже спала, и это было хорошо. Он и задержался специально, после рейса зашел в пивбар, чтоб меньше видеться с Татьяной, не томиться весь вечер недомолвками. В пивной Михаил думу свою тревожную «растворил», а домой принес бутылку водки, собираясь выпить стакан — «заблокировать сознание» — и в постель. Он пошел было с бутылкой уже на кухню, но неожиданно для себя остановился. Не стакан водки в одиночестве нужен ему сейчас, а как раз обратного хочется — человека рядом, близкого человека, жену увидеть, голос ее услышать…
— Тань, ты спишь?.. Чего так рано? — приоткрыл Михаил дверь в комнату. — Вставай — давай, будем праздновать!
— А я думала, ты забыл… Не сплю, только легла. Подождала, подождала… А ты чего поздно?..
Михаил не понял, чего он мог «забыть», но уточнять не стал. Не забыл, выходит, — и ладно.
Хотелось укромности, и Михаил придумал устроить маленький праздник, расположившись на паласе, в углу комнаты, под торшером.
— За тебя, — поднимал муж рюмочку.
— За тебя, — улыбалась жена в ответ.
— За нас…
Странно: с первой женой у Михаила были сложные всегда отношения, нервные подчас, но до сих пор при встрече завязывается у них разговор долгий, витиеватый. А со второй, с Таней, жизнь проще, безоблачнее, но разговоры получаются малоречивые. Взглядами больше, улыбками…
— Удивительно, три года уже прошло… — покачала умиленно головой жена. — Я сильно изменилась?
— Три года! — припрыгнул даже на месте Михаил. Но себя не выдал, тоже впал в умиление. — Три… Ничуть не изменилась, разве немножко… помолодела. Цветы надо бы!.. Схожу принесу, подожди, а?..
— Нет, нет, не хочу одна. Завтра, завтра принесешь.
— Давай на руках хоть тебя поношу…
— Какой-то ты сегодня… Тяжело, наверное?
— А я мужик здоровый! Милая моя. Надежда и любовь…
— Тебе идет быть пьяненьким. Другим женам — беда, а мне нравится. Ласковый делаешься, слова начинаешь такие говорить…
— Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке!
— Поить, что ли, тебя чаще?
— Пои! Я тогда вообще буду… стихами говорить!
— Хитрый какой! Хорошо, что в меру.
— Давай танцевать!
— Детей разбудим.
— А мы такое ме-едленное что-нибудь и тихое поставим…
И он целовал ее, бережно, неспешно. И она отвечала, как бы чуть придерживая, не допуская…
Правда, в сомкнутых объятьях, в теплоте и близости женского тела он чего-то не находил. Немножко так, отдаленно, но не хватало чего-то. И в который раз подспудно понялось, в чем кроется это неуловимое что-то! Независимое от него, Михаила, чувство ждало то, давно знакомое, крепкое, податливое тело, те, жгучие, цепкие, торопящие объятия, наконец, что уж вовсе бред, — запах сигаретный!.. Привык: благодаря курящей первой жене горьковатый привкус губ и запах сигаретный слился в сознании с запахом женщины вообще!
Ощущение это нелепое было лишь мимолетным. Михаил обнял жену крепче, уткнулся в шею… И в момент сей, словно рука невидимая чья-то коснулась, — проскочила мысль, так упорно избегаемая им весь вечер…
— Ой, Танюша, что-то захмелел сегодня… Пойду, голову под кран суну…