А, подумал я, и выпил. Сжевал лимон вместе с коркой. Он тоже выпил.
– Слушай, это из-за тебя тут все с ума посходили?
– Из-за меня, – кивнул я и усмехнулся. Я вдруг стал чувствовать не свою особую неудачливость, а наоборот, свой в каком-то смысле привилегированный статус. Так, наверно, ощущает себя носитель самой редкой болезни в больнице.
– А что ты натворил-то?
Коньяк снова бесшумно маслянисто скапливался на дне стакана.
– В том-то и дело, что ничего! Ни за что закрыли.
– Все так говорят, но так не бывает, чтобы совсем ни за что.
На секунду я замер, понимая, что стал участником какого-то архетипического тюремного разговора. Сколько миллионов людей подобным образом отвечало на подобные вопросы! Но эти родимые пятна рефлексии легко смываются коньяком.
– Бывает. Привез я сюда в отделение старичка, бухнулся он тут на колени перед одним майором, а через пару дней майора того раздавило самосвалом.
Сокамерник тоже выпил.
– Слышал я эту историю.
– Ну вот. Я только шоферил ни сном, ни духом, а меня цап – сообщник. – Я захихикал, прикладывая к виску стакан.
– История какая-то мутная, – задумчиво проговорил человек в майке, откидываясь на подушку. – Меня Николаем зовут.
– Очень приятно.
– Я слышал, там трое человек было в машине?
– В самосвале? – Не понял я.
– Нет, в гаишном «форде».
– А, который Анну Ивановну сбил?
– Трое, и все пьяные. Сильно. – Он смотрел на меня, внимательно прищурившись.
Я выбросил из стакана в рот последние коньячные капли.
– Я с самого начала это знал. Вернее, старик мне сказал, Ипполит Игнатьевич. Он же судиться хотел.
– Да, а ему здесь все перекрыли. Отказывают в возбуждении дела.
Я вздохнул:
– Честь мундира.
– Да какая там честь, на нары никому не охота, вот и отмазывают мужиков. Без этого нельзя. Сейчас их отмазывают те, кого они в прошлом году отмазывали.
– Круговая порука, – опять вздохнул я. Мне еще хотелось коньяку, для полного восстановления гармоничных отношений с внешним миром. Я даже как-то перестал концентрироваться на мысли, что нахожусь в заключении и судьба моя неясна.
– Круговая-то она круговая, только все пошло в этот раз не по тому кругу. У них. – Он снова закурил.
– Да.
– Не куришь?
– Нет.
Он медленно, обдумывающе затягивался.
– Говорят, первым пострадал тот, кто сидел сзади. Он вообще шофер, но ему велели пересесть.
– А, он выпал с балкона. Я слышал, – кивнул я.
– Да. Напился, пошел прогуляться, он на старой квартире жил на первом этаже, и по привычке прямо из окна шагнул на улицу, так ближе к киоску. Переломы, но живой. Через пару дней – Рудаков.
– Это перед ним Ипполит Игнатьевич стоял на коленях.
– Вот-вот, просил старик – сдайся по-хорошему. Не захотел Рудаков, и – вдребезги!
– А третий?
– Что третий?
– Вы сами сказали – их трое было. С третьим ничего не случилось?
Он затянулся.
– Пока не слышно. Пока, я думаю. А старик исчез.
– И они тут почему-то убеждены, что я знаю куда, – сказал я с искренним возмущением в голосе.
– А ты, конечно, не знаешь.
– Да откуда?! Тихий дедок, педант, зануда, я говорил – проверьте, может, к родственникам, к друзьям свалил. Морги, наконец, психушки. Скажите, вот вы сказали «пока», третьего «пока» не тронули, вы что думаете – будет продолжение?
Кончик его сигареты раскалился.
– В машине было три пьяных милиционера. Рудаков вел, он и сбил. Карпец, это тот, что упал с балкона, сидел сзади. Он не спал, но был пьяней всех. Третий сидел справа от водителя, он виноват в том, что заставил Рудакова уехать и не оказывать помощь старушке. Карпец тоже, кстати, на этом не настаивал, на помощи.
– А она была еще жива?
– Врачи говорят, что еще была, часа полтора-два. Наверно, можно было спасти. Вряд ли, но все же.
– Значит, можно было спасти?
– Маловероятно, но кто его знает. Если хочешь еще коньяка, наливай сам.
– Спасибо.
– Вина третьего немного меньше, чем вина Рудакова, но больше, чем вина Карпеца, тебе так не кажется?
– Ну-у, наверно, так.
– Одного насмерть, второй сломал ногу и ребра.
Я молчал, не понимая, куда он клонит. Он задумался. И я вдруг тоже задумался. Мне стала казаться странной такая детальная осведомленность собеседника. Да и коньяк с лимоном в камере – это не норма, думаю, даже в голландской тюрьме. Че-ерт побери! А не влип ли я в самую, что ни на есть простецкую ловушку? Я попытался собраться, вспомнить все, что уже успел выложить. Все, что я мог выложить, было выложено. А какова теперь линия обороны?!