Расстояние – около шестидесяти километров, путь должен был занять примерно полчаса. Промедление грозило им арестом гестаповцами. А на границе он все уладит, чтобы мигом оказаться на австрийской территории. Им пришлось срезать путь, минуя поселок и оживленные дороги, чтобы добраться еще быстрее. Фриц объяснил себе явную нервозность водителя внезапностью их бегства, и решил сам сесть за руль, но шофер внезапно выхватил из кобуры пистолет «Штайр Манлихер» 9-го калибра и выстрелил в сидевшего сзади телохранителя. Людвиг в ужасе наблюдал эту сцену, его оглушил звук выстрела; выпученные глаза отражали панику, охватившую его, когда охранник упал замертво ему на плечо и кровь хлынула из отверстия в голове убитого.
– Ваше оружие, господин Мандль, – потребовал водитель, направив на него свой пистолет и сбавляя скорость машины, – возьмите его за ствол и передайте мне.
Эти ублюдки подкупили его личного шофера. Фриц отреагировал молниеносно, свой пистолет он привычно носил в правом кармане пальто; выстрел угодил водителю в висок, и тот рухнул на руль.
Фриц заметил два немецких военных автомобиля марки «Кюбельваген», которые приближались с севера. Спастись на машине вряд ли удастся, немцы окружат их в считаные минуты. Фриц помог оцепеневшему Людвигу выбраться с заднего сиденья и почти волоком увлек его в лес, растущий вдоль дороги.
Они бросились бежать в глубь леса, как вдруг услышали голоса немецких офицеров, отдававших приказы. На небольшой поляне Фриц увидел пару домов какой-то фермы; он подбежал к конюшне, вывел двух лошадей и помог Людвигу взобраться на одну из них. Пока он сам взбирался на другую, появился крестьянин и отчаянно заорал на них. Фриц достал из кармана пальто пачку денег, швырнул ему, и они поскакали галопом.
Граница находилась всего в двенадцати километрах, и через рощу до нее можно было добраться за несколько минут.
Фриц привык распоряжаться людьми, контролировать встречи и ситуации, а не находиться у кого-то в подчинении. Каждая важная персона покидала его кабинет испуганной и в то же время благодарной. Ему удавалось вызывать у них нечто вроде стокгольмского синдрома: они боялись его и преклонялись перед ним. А эти нацисты предали его, они захотели отнять то, что по праву принадлежало ему, и подчинить себе Фрица Мандля. Какой же сюрприз им уготован.
19
Сила подобна взрывчатке: либо обращайся с ней осторожно, либо она взорвется.
Зальцбург, январь 1938 г.
Хеди была более чем взволнована. Хотя ей удалось отправить немного денег родителям, она сознавала, что это им не очень-то поможет. Они никогда не жили как ортодоксальные евреи и воспитывали дочь в католической вере, но нацисты проводили в Вене тщательную перепись населения и проявляли большую активность в пропаганде и действиях против еврейской общины. Нацистов не интересовало, приняли вы христианство или ислам, ибо главным для них был расовый вопрос, поэтому перестать быть евреем уже стало невозможно. А Фриц по-прежнему игнорировал просьбы Хеди; постоянно занятый собственными делами, он не обращал на нее внимания, и она чувствовала, что бросает родителей на произвол судьбы, хотя больше ничего не могла для них сделать после своего вынужденного заточения.
Ее жизнь превратилась в настоящий кошмар. Хеди не могла решать за себя, она была полностью порабощена. Ни ум, ни красота не помогали ей освободиться от оков этого ига. После случая с Франком, убитым охранником, ни один другой телохранитель не осмеливался даже приблизиться к хозяйке зáмка.
Но при этом она смогла уловить изменения в поведении Греты: в последние дни отношение ее помощницы и постоянной опекунши стало иным. Иногда ее взгляд был похотливым, а в другие моменты выражал жалость или сострадание. От внимания Хеди не ускользало, как эта невозмутимая женщина реагирует на обычное прикосновение или на то, когда она берет ее за руку.
Хеди воспользовалась поездкой Фрица в Мюнхен и, сославшись на плохое самочувствие, попросила Грету проводить ее в спальню той ночью. Взгляд Греты выражал желание и страх. Ей было, наверное, лет сорок, но выглядела она намного старше. Грета постоянно носила бесшумные черные туфли на низком каблуке, а мешковатые серые платья не позволяли вообразить, каким было ее тело под плотной тканью. Грете с трудом удавалось скрывать волнение от некоторых поз Хеди, она краснела всякий раз, когда та переодевалась, и теряла самообладание, если она принимала ванну в ее присутствии. Грета лишалась дара речи от непристойных разговоров на тему секса, которые Хеди заводила совершенно непринужденно.