Как и предсказывал Луис, его новая звезда вскоре покорила сотрудников студии, коллег-актеров и, самое главное, публику. Она также вызвала зависть у других актрис, увидевших в ней конкурентку, которую трудно затмить. Немногим более чем за год Хеди появилась во второстепенных ролях в нескольких фильмах и уже репетировала главные роли для других кинолент. Работала с Робертом Тейлором, Вуди ван Дайком, Спенсером Трейси, Кларком Гейблом и Клодетт Кольбер – восходящими звездами, любимыми во всем мире. Их изображения на плакатах в венской комнате Хеди теперь ожили и окружали ее.
Она подписала контракт на три фильма, и критики начали называть ее самой красивой женщиной в кинематографе благодаря тщательной имиджевой кампании, придуманной Майером. В хрониках газет и журналов о ней писали так: «Она олицетворяет в глазах мира женщину в ее самом сексуальном проявлении» и «Все очарованы ее ледяными глазами, будто бы невинными, но скрывающими дерзость». Студия вбросила в прессу полную сарказма фразу, приписываемую Хеди и тут же получившую распространение: «Любая девушка может стать гламурной, ей просто нужно хранить спокойствие и казаться глупышкой».
Она вела жизнь, о которой мечтала, и умела сочетать ее с вечеринками и свиданиями с любовниками. Дни заточения в Австрии и первые шаги в кинематографе остались далеко позади.
Луис пригласил ее к себе домой в пятницу вечером. Хеди не особо интересовали семейные ужины, но отказаться от приглашения она не могла. Водитель вовремя приехал за ней на блестящем «Паккарде Люкс» последней модели. Луис обитал в большом особняке, таком огромном, что Хеди решила, что не сможет сосчитать все комнаты, хотя и привыкла бывать в роскошных помещениях, ибо, когда она жила с Фрицем, перед ней распахивались двери дворцов и замков.
В прихожей у нее приняли пальто и сумочку. Едва войдя в зал, Хеди столкнулась с Джеймсом Стюартом и Бобом Хоупом. Ее познакомили также с двумя англичанами, работавшими в киноиндустрии. Она с удивлением увидела, что один из них – не кто иной, как тот самый английский полковник, к которому она обратилась за помощью несколько лет назад и который доставил ее на допрос к Филби в Лондоне. Ей представили его как инженера Кромвеля, и оба они сердечно приветствовали друг друга, даже намеком не показав, что уже знакомы.
Ужин не был похож на семейный. За столом полковник сел рядом с Хеди.
– Хочу поставить вас в известность: мое начальство помешало мне помочь вам в трудную для вас минуту там, в Зальцбурге. Приношу извинения.
– Не беспокойтесь, полковник. – Хеди упомянула его воинское звание с некоторой иронией, как секрет, который ей хорошо известен. – Вы наверняка вляпались бы в проблему.
– Узнав о перемене в вашей судьбе, я обрадовался. Теперь вы выглядите гораздо лучше, если такое вообще возможно.
– Спасибо, мистер Кромвель. – Хеди привыкла к комплиментам. – Вижу, вы теперь не имеете дела с оружием, хотя ваша страна находится в состоянии войны.
– Вы же знаете, что я не имел отношения к оружию, и буду благодарен, если вы сохраните это в тайне, – ответил английский шпион.
– Я отнюдь не симпатизирую нацистам, так что делайте то, что обязаны…
– Я узнал о судьбе ваших родителей и искренне сожалею о случившемся. Признаться, в тот раз я попытался убедить начальство в том, что вы могли быть полезны, предоставляя информацию, как вы это тогда и сделали, но, к сожалению, меня вовремя не выслушали.
– Ну что же, теперь я могу сообщить вам новую информацию, мистер Кромвель. Я подслушала переговоры немцев с Фрицем Мандлем там, в Зальцбурге, и с тех пор начала работать над конкретной темой.
– И что же это такое? – изумленно отреагировал он.
Хеди начала рассказывать ему об идеях, над которыми работала. Остальные не слышали их беседу из-за шума и застольной суеты, а также звучавшей классической музыки. Кромвель не скрывал удивления и слушал ее со всем возможным вниманием, он был потрясен. Он даже представить себе не мог, что Хеди Ламарр способна просветить его в области физики, математики и средств связи. Его первоначальный скептицизм уступал место искреннему интересу.
29
Талант поражает цель, которую никто другой не может поразить. Гений попадает в цель, которую никто другой не видит.
Буэнос-Айрес, январь 1940 г.