- Но как?
- Не имею представления. Вероятно, через поверенных и едва ли без убытков.
Он избавился от коня. Она – от дома… Понимание этого вспыхнуло ярким светом в голове. Они оба избавились от прошлого. От всего того, что могло бы связать их по рукам и ногам. И прощальный ужин – не продолжение дружбы. Он на самом деле прощальный. Поминки по ним, прежним. И по ней, которой уже не будет, как бы она ни пыталась снова себя отыскать.
На этот ужин Божена Абламович не приехала. Она обошлась запиской с извинениями и пожеланиями счастливых перемен. И эту записку тоже можно бы было считать вежливой необходимостью, если бы не приписка в конце. По-польски:
«Я возвращаюсь домой. Переказывайте барону мою благодарность за все. И прощайте».
С этого дня она уже занималась сборами. Оказалось, что и собирать-то почти нечего. Уехать могла в любой день. Уехать и, наконец, освободиться от всего. Впрочем, кому, как не ей, было понимать, что нет никакой свободы? Она не могла жить и дышать теперь здесь, как и Кнабенау. Тщилась все позабыть. Но памяти не вытравишь. И все, что еще оставалось от памяти – надежда найти. Не себя – Адама. Спустя столько долгих удушливых лет.
Нет, не кончено. Она не была прежней. И никогда не будет. Но кончаться было нечему, в ней все было вечно и непреложно. Оно и держало ее. Оно не пускало. Оно ночами несло страшные сны, а днями учило носить маски, скрывавшие тени под глазами.
Всего лишь прошло время масок. Можно было дышать.
Пробежала еще неделя. Кнабенау уехали. А ей стало очевидно: она ждала их отъезда, чтобы уехать самой. Божена смотрела на валивший за окном снег, который, опадая на землю, тут же таял. И вспоминала милую Клэр, твердившую: «Дороги будут ужасны! Вам незачем отправляться в путь теперь же!» - и не ведавшую, что только теперь и можно отправляться в путь. Оставалось лишь проститься. Больше ей не с кем было прощаться здесь, кроме графини. Она не нажила ни друзей, ни врагов, оставаясь такой же одинокой, как и после смерти Казимира, как и до нее. Люди вокруг – иллюзия. Она теперь уже не боялась расставаться с иллюзиями.
Оставалось несколько шагов до спальной Клэр. Потом несколько шагов из нее. Надеть салоп. И выйти из дома уже навсегда, не оглядываясь. Она не оглядывалась, когда уезжала из Польши. Она никогда не оглядывалась в жизни. В мыслях – постоянно.
Божена, улыбаясь себе, поправила шаль на плечах, и вдруг взгляд ее остановился на единой точке. Точкой этой был всадник. Всадник на коне, которого она никогда ни с кем не перепутала бы. Дальнейшее происходило стремительно. Она накинула шаль на голову и, как была, в одном старом дорожном платье (нового ничего брать с собой не желала) помчалась к ступенькам у дома. Холодный влажный воздух тут же забрался под шерсть, заставив ее поежиться. Или это она поеживалась под его пронзительным взглядом – только он один умел так глядеть.
- Великолепное животное, - выдохнула Божена, кивнув на коня.
Виконт де Бово спешился и поднялся к ней на несколько ступенек. Теперь они стояли лицом к лицу.
- Буря не такая норовистая. Ну да ничего, и этого обуздаю, - пожал он плечами, но глаза его не отрывались от ее чуть приоткрытых губ.
- Его поздно обуздывать. Его нужно любить таким, какой он есть.
- Я слишком мало знаю его, чтобы любить.
- Тогда зачем вы его купили?
- Я очень его хотел. Желания не всегда сбываются, но это оказалось посильным. Возможно, со временем…
Она не ответила. Она смотрела, как уводят Шайтана, и сердце ее сжималось. Отчего-то теперь стало страшно. Никогда она не боялась будущего. Теперь боялась всего. Завтра уже она его не увидит. Забудет ли? Может быть, она попросту не умеет забывать? Ничего и никого.
- Вы бежите? – спросил он.
- Нет. Я возвращаюсь домой.
- И что ждет вас там? Вдову бунтовщика?
- Не имею ни малейшего представления.
На его губах отразилось подобие улыбки. Острый взгляд сделался только еще более острым.
- Останьтесь, - вдруг сказал виконт.
- Нет.
- А если бы это он просил вас остаться?
Она резко дернула плечом. Лицо ее скривилось – то ли от презрения, то ли от рвущегося наружу смеха.
- Вы ревнуете меня, Андре? – прошипела она. – К женатому мужчине?
- Да будь у него хоть гарем. Когда он рядом, вы становитесь собой. Более, чем в моих объятиях.
- Ты видел меня, настоящую. Как никто другой не видел…
- Это ты не видишь. Ты не видишь, Божена – я ведь борюсь за тебя! Даже с тобой! – выдохнул он, и глаза его сделались совсем-совсем черными, будто их затопила ярость. В одно мгновение он схватил ее тонкие плечи, и она через ткань платья почувствовала сквозь сырость и холод жар его ладоней – на нем не было перчаток, а пальцы его судорожно сжимались, причиняя ей боль. Но она радовалась этой боли. Еще одно настоящее чувство.