- Я не хочу борьбы, - неистово прошептала Божена в его лицо, - довольно борьбы! Мне нужен мир!
- Тогда почему он, а не я?
Она всхлипнула. Воздух вырвался из груди шумно, судорожно. Но напряжение вдруг отпустило. Напротив, в его руках она вдруг обмякла и в ужасе услышала свой собственный смех. Она смеялась. Смех звучал, будто лай, заглушая все другие звуки, которыми был наполнен мир. Почему он, а не я? Почему она, а не я? Почему, почему, почему? Откуда этому было взяться? Почему больно при одной мысли, что она теряет нечто важное, нечто самое важное? Что-то, что никогда не сбудется. Что-то, что никогда не воплотится. Что-то, что уже существует при этом. Бьется вместе с сердцем где-то внутри нее. И этого не отнять, не исполнить, не признать. Она видела его лицо совсем-совсем рядом. И видела другое лицо. Которое превращалось в мутное пятно перед глазами. Замечательные лица, которых она, ничтожная, не стоила. И за которые, должно быть, могла бы отдать жизнь. Но любила ли она хоть кого-то из них? Или любила и жалела только себя одну? И всякое чувство – это чувство к себе. И жизнь – наименьшая ценность и наименьшая жертва. Поскольку она дышит лишь потому, что в мире не перевелся еще кислотвор.
- Глупо… - прошептала Божена, а в голове ее то же слово произносил Станислав несколько недель назад. – Глупо… Глупо! Откуда ты знаешь, что он? Почему ты знаешь?
- Я не слепой. И я слишком люблю тебя, чтобы не знать.
- Ты понимаешь, что я неисцелима? И с чужим мужчиной я имею больше общего, чем с тобой. Мы с ним неисцелимы оба. Нас поломало. Мы никогда прежними не будем.
- Это ты не понимаешь! Он живет. И не думает о том, что его сломали. А ты… даже не пытаешься жить.
- Тогда зачем тебе я, если я мертвая?
Он замер. И молчал очень долго. Так долго, что она начала чувствовать холод на щеках, в ужасе осознавая, что теперь уже плачет. Его ответ ударил по ней сильнее, чем вся предыдущая жизнь.
- Если бы я мог знать…
Потом все было механически. Она не помнила, как они простились, как он уехал. Это первое, что стерлось из ее памяти, когда она была уже далеко-далеко в пути. Потом она стала забывать слова Клэр, сказанные на прощание. Кажется, что-то простое, что положено говорить в таких случаях. Что-то вроде: «Двери моего дома всегда открыты для вас». Или нет? «Берегите себя»? Тоже не то. «Не забывайте писать мне»? Оказывается, когда все механически – ничего и не остается. Она растратила себя. Сил не осталось. А впереди были недели пути. Думать она не могла. И уже этим была счастлива.
Дни проходили за днями. Везде шел снег. Шел и шел, будто не было ничего, кроме мокрого снега и бесконечной дороги. Перед глазами стояла пустота. Словно бы она совсем ничего не видела. А когда обнаруживала себя на очередном постоялом дворе, то удивлялась – неужели еще день прошел? Сколько еще осталось? И что будет там, куда она едет?
Странно, теперь она уже ехала вовсе не для того, чтобы найти Адама. Цели никакой не было. Просто странный путь, которого она не избирала, но который был предназначен ей. Она ехала только для того, чтобы ехать. В движении теперь заключалась вся жизнь. Иногда она начинала спорить – с собой, с Андре. Была ли она мертва? Была ли она больна? Была ли она? И что такое был он?
Теперь уже Божена знала наверняка – она возводила в душе своей храмы лишь тогда, когда теряла тех, кого не ценила. Отца, Адама, Казимира, Станислава… Андре.
Обман был в том, что ушедшие не возвращаются. Станислав вернулся. И она отчего-то отчаянно, до дрожи пожелала уверовать, что вернулся он к ней.
Обман был и в том, что ушедшие стремятся вернуться. Адам не пожелал. По одному ему ведомой причине. А она решила выдернуть его из небытия, на что не имела никакого права.
Но самый больший обман был в том, что стоит ей захотеть, и кто-то не позволит уйти ей. Он позволил. Андре позволил. И всегда позволял.
Она сама загнала себя туда, откуда выбраться уже ни за что не смогла бы. Она превратила себя в странное создание, у которого, наверное, даже имени не было. Было только прошлое. Будущего быть не могло. Потому что, что бы ни случилось, это было бы не с ней. Кем была она – Божена теперь и не ведала. Ее, как снежинку, несло по свету. И в самом конце, коснувшись земли, она должна была растаять.
А потом снег таять перестал. Он стал покрывать дороги. Колеса кареты начинали застревать. И Божена теперь уже думала, что вскоре пересядет в извозчичьи сани. На следующем же постоялом дворе она сменит экипаж. Нужно только продержаться еще один день.
День закончился сумасшествием.
На постоялом дворе какой-то маленькой немецкой деревушки, названия которой она никогда-никогда не запомнит, было тихо и безлюдно. Только какой-то юноша торопливо вел к конюшне гнедую лошадку удивительной красоты – с длинными ногами, мощным крупом и маленькой аккуратной головкой. Божена, выходя из экипажа, замерла. Не успела она недоуменно выдохнуть: «Буря!», как раздалось откуда-то со стороны:
- К рассвету она должна быть готова и оседлана! У меня решительно нет времени на задержки.
А потом она услышала свой голос, произносивший с каким-то странным надломом, какой в ней появился только теперь – прежде не было:
- Все-таки вы – гончая, Андре.
Он вздрогнул и посмотрел на нее. Меньше недели ему понадобилась, чтобы догнать ее. И всего лишь одни сутки, чтобы решиться ее догонять.
- Пусть так, - ответил он, не приближаясь. – Несколько дней назад я ложился спать с чувством, что в Париже мне все осточертело. И среди ночи поднял слуг.
- Зачем же среди ночи?
Он покачал головой и чуть заметно улыбнулся.
- Я и так потерял слишком много времени. Целый день.
Божена перевела дыхание и сделала шаг. Один шаг к нему, сокращая расстояние между ними. Все остальные шаги сделал он, подбежав к ней в то же мгновение.
- Я не буду другой. Понимаешь ты это? – сдавленно прошептала она, цепляясь пальцами за ткань его редингота – пальцы в перчатках скользили по шерсти, и это доводило ее до отчаяния. Андре удержал ее руки у своей груди. На темные его волосы, связанные на затылке лентой, падали снежинки – и таяли, превращаясь в воду. Глаза его лихорадочно горели. И таким легким, веселым голосом, совсем не вязавшимся с его видом, он ответил:
- Понимаю. Но должен же кто-то сопроводить тебя в Польшу. Женщине опасно путешествовать в одиночестве.
- Я всегда одна.
- И это вконец испортило твой характер.