Вечером они никуда не хотели выходить, но Клэр, в конце концов, передумала и повезла Божену к де Бово.
- Нас сегодня будет немного, - сходу заявил виконт. – Мерзавца изловили, но, я полагаю, нынче не до праздников. Говорят, Мортье мертв.
- Как созвучно смерти, - усмехнулась Божена, не глядя на него. В глубине комнаты она увидела знакомый силуэт.
- Теперь на улицах убивают королей! – воскликнула Клэр, сдергивая с рук перчатки.
- Это у вас в жилах, - силуэт отлепился от окна и приблизился. Голос его был голосом Станислава. – Не французы ли казнили Людовика ХVI? Или мы о каких-то других французах теперь говорим?
Вцепившись пальцами в ткань юбки, Божена смотрела в его бледное лицо и думала о том, почему он теперь так жесток, так почти злораден. Отчего-то ей вспомнились вечера, устраиваемые ею несколько лет назад в Варшаве. И то, как ее отец говорил о необходимости казни Великого князя Константина Павловича. Казимир разделял эти чаяния. Это было единственным, в чем они оба расходились с Чарторыйским. Адам Липницкий же был дружен с Высоцким. И находился под большим его влиянием. Станислав оставался единственным в ее окружении, кто долгое время держался в стороне от происходящего, насколько это было в его силах. Но и ему пришлось делать выбор, в конце концов. Впрочем, именно он и утверждал со всей свойственной ему уверенностью: никакого выбора в действительности нет. Это было тем, что стоило усвоить. Тогда они уже не были любовниками. И она страдала, понимая, что он никогда ей не принадлежал.
- Решительно все сегодня решили свести меня с ума! – воскликнула Клэр и тут же поджала губы. – Я теперь и спать не смогу.
- Где Настуся? – нервно спросила Божена.
- Ей нездоровится. Она пожелала остаться дома.
- Вам, вероятно, тоже следовало остаться дома, - с улыбкой сказал Андре, обращаясь к графине де Керси, - поберегли бы нервы.
- Вы хотите сказать, что это так напугало меня, чтобы я тени своей боялась? Графиня де Керси не изменяет своему распорядку в угоду каким-то там потрясениям!
- Вне всякого сомнения, вы с пани Боженой самые отважные женщины в Париже, - с улыбкой ответил Андре и перевел взгляд на польку.
Полька же упрямо не смотрела на него. После памятных скачек, пикника и ночи в его доме в Аржантее и в его спальне они виделись мало. Только на этих вечерах. Его предложение и ее отказ, сорвавшийся с уст простым словом «нет», но имевший для нее сокрушительную силу, теперь, спустя более, чем месяц, казались досадным воспоминанием. Но было кое-что еще, о чем Божена рада была бы забыть, но не выходило. Все то же – его губы, скользящие по телу, и целующие ее голые ступни. Ей не хватало теперь его губ. Однако принять этого мужчину Божена не могла. Она отравила бы его. Она не знала, чем и как… просто знала: он не был бы счастлив с ней ни минуты. Андре оказался понятлив и ненавязчив. Коли дама не желала его видеть, он предпочитал не докучать ей своим присутствием.
Несмотря на предостережение де Бово, салон постепенно заполнялся людьми, не пожелавшими оставаться в своих домах, но желавших говорить о том, что теперь терзало умы всех и каждого. И, глядя на них, Божена могла лишь усмехаться. Похоже, какой-то немыслимый рок преследует ее. Впрочем, следовало признать, они с Клэр были в числе очень немногих женщин в этот вечер у виконта.
Надеясь, что никто не видит, Божена неторопливо прошла к двери, что вела прямо из гостиной в чудесный внутренний дворик, устроенный виконтом несколько лет назад. И только очутившись на воздухе, облегченно вздохнула. Было тепло и темно, только свет из окон дома освещал маленький мраморный фонтан, возле которого расположился барон с сигарой в руке. Он глядел, как сбегает вода.
Казался сосредоточенным и непривычно тихим. Меж тем, Божена совершенно точно знала, именно сейчас в нем пылает огонь – тот самый, свойственный ему одному. И одного его сжигающий дотла. Одна его рука была в кармане брюк, другой он неторопливо стряхивал пепел с тлеющего конца сигары. Так, будто стряхивал пепел с собственной души.
- Настуся напугана? – тихо спросила Божена, приблизившись к нему.
- Вы ее, поди, фарфоровой считаете? – не глядя на нее, ответил он. – Нет, она не напугана. С чего бы? После всего, что ей пришлось пережить… И по моей вине тоже… Покушение на французского короля ей попросту не может быть интересным.
- По вашей вине? Охотно верю.
Помолчали. Теперь она тоже смотрела на сбегающую воду. Ее шум заглушал мысли, которые вяло бились в голове.
- Вы знаете, кто устроил мой побег? – вдруг спросил Кнабенау.
- Не имею представления. К тому времени мы с Казимиром уже выехали во Францию.
- Сбежали во Францию, - поправил ее Станислав. – Все мы сбежали. Вы раньше, мы – позже. Иногда я думаю, что графиня де Керси права… Она не изменит правилам… даже если будет смертельно напугана. Так вот… вытащил меня тогда жених Анастасии. Бежать я не хотел и не мог. Потому что не видел в этом смысла. Я потерял тогда все, что имел, кроме имени. Настусю потерял тоже, я был уверен в этом… И вот приходит… он, враг мой, тот, с кем я воевал более, чем с самим собой. И говорит, что устроит мой побег. К чему мне бежать и куда? Я послал его к черту. Он к черту отправиться не пожелал. И снимая цепи с моих запястий, он равнодушно пояснил, где она ждет меня. Я не поверил ему. Я и теперь ему не верю. И не верю ей.
- Так отчего вы живете с ней?
- Она могла остаться там, с ним. Но она захотела спасти меня. Может быть, это не любовь. Но быть я без нее не могу.
- А она без вас?
Он не ответил. Затянулся сигарой. Свет неровно ложился на его лицо, делая его таким красивым, что у Божены сжималось сердце от одного взгляда.
- Я думала, вы погибли, - тихо сказала она. – Мы все были уверены в вашей смерти. Я оплакала вас, похоронила, но вы выжили.
- Простите меня, что я выжил, - глупо хохотнул барон.
- Перестаньте, Сташек! – резко выдохнула она и решилась. – Я видела, как она меняется в вашем присутствии. Вы влюблены друг в друга почти до неприличия. Я не знаю, как оказалось, что вам она так долго предпочитала князя. Но то, что любила она вас, я видела еще в Варшаве.
- Теперь неважно… Я так и не понимаю, где была моя победа, и где я проиграл. Судьба забросила меня сюда, и здесь я вынужден делать все то же – слушать о заговорах и убийствах королей. Меня никогда не интересовала политика.
- Когда политика превращается в убийство, она становится преступлением.
- Мы совсем не думали об этом пять лет назад, верно?
- Я не думала. Я любила вас.
Он вздрогнул и перевел взгляд на нее.
- Я и теперь еще люблю вас, - с вызовом в голосе произнесла Божена.
- Глупости, пани Божена. Я вам даже не нравлюсь.
- Пусть. Нам не всегда нравятся те, кого мы любим. Ужасно. Иногда мне кажется, что все мы неизлечимо больны.
- Мы и больны. Неисцелимо. И вы, и я, и Анастасия. Мы даже чувствовать по-настоящему более не умеем. Мы все ценим будто сквозь пелену произошедшего. Вы не любите меня. Вы любите свое воспоминание обо мне. Потому что теперь мы, истинные, живые, остались в прошлом.
- Она не сказала вам?
- Не сказала что?
- Что ждет ребенка.
Он снова посмотрел на нее и, кажется, побледнел еще сильнее. Даже здесь, в полумраке внутреннего дворика, она различила цвет его глаз, в которых отразился огонь, горевший в душе. И отчего-то теперь она знала, что огонь этот не погасить.
В гостиную она вернулась, обождав несколько минут после него. Виконт увидел ее сразу. Как и она его. Улыбка, мелькнувшая на его губах, говорила о том, что он знал, где она была и с кем. Может быть, он даже застал их с бароном разговор. Едва она вошла, как он отлепился от стены и, извинившись перед собеседниками, подошел к фортепиано. Все знали, что виконт еще и недурно играет. Однако окружающих он нечасто баловал своим музицированием. Еще лучше, как говорили, он пел. Но пения его почти никто не слышал.
Теперь же, откинув крышку фортепиано, виконт медленно убрал с лица падавшие на него пряди длинных волос и загадочно улыбался.
- Сегодня только музыки нам и не хватало, верно, господа? – спросил он, глядя на одну лишь Божену. – Что-нибудь на злобу дня? Есть предложения? Никаких этюдов, ноктюрнов и прочей лирики. Как вы относитесь к маршам, господа? Особо – к этому.
Его длинные пальцы коснулись клавиш. И Божена вздрогнула. Глядя, как бледнеет на другом конце зала Клэр, которой ненавистны были эти звуки. Из всех возможных маршей виконт де Бово, потомок древнего и известного рода, не менее прочих пострадавшего в революцию, он выбрал в день покушения на Луи-Филиппа Марсельезу. Марсельезу, что привела короля на трон. Но которую, спустя всего год, стремились позабыть, отменив указ, сделавший ее гимном.
Божена смотрела, как у присутствующих вытягиваются лица при первых же звуках. Смотрела, как невозможный… отчаянно дерзкий человек, чьи пальцы теперь столь виртуозно сеяли в душах и взглядах окружающих самое меньшее – возмущенное недоумение, улыбается, глядя на нее одну, и продолжает играть. И, завороженная этим взглядом, она медленно подошла к фортепиано и услышала свой голос, который выводил задорное, задиристое: