Итого… вовсе не 36 тысяч. Примерно 22 рабочих дня в месяц по 500 рублей – 11 тысяч. И еще 8 выходных. Допустим, по тысяче. Выходит 19 тысяч в месяц. Мда… Похоже на издевательство. Как он там сказал? «Маломощный аппарат»? Да уж, вполне маломощный.
Я чувствовала себя ребенком, которому пообещали конфету, а дали пустой фантик. Ну хорошо, хорошо, не совсем пустой. С шоколадными крошками. От раздражения и досады хотелось плакать. Приехав на работу, я написала заявление об увольнении по собственному желанию.
Моя дальнейшая жизнь превратилась в кошмар. Еще несколько дней назад я радовалась случайной десятке, завалявшейся в кармане. Теперь дармовые 1200 рублей в день вызывали у меня только бешенство. Да-да, 1200. Ложась спать, я ставила будильник в телефоне так, чтобы он будил меня каждые два часа. Не открывая глаз, нашаривала на тумбочке рядом с кроватью шкатулку, доставала из нее сотню, закрывала крышку и мгновенно засыпала – до следующего звонка. Утром вставала разбитой и еще сильнее ненавидящей весь белый свет.
Необходимость тратить деньги теперь буквально выводила меня из себя. Пожалуй, я стала экономить еще больше, чем раньше. Какие там пельмени со слоном! Овсянка, сэр! Или макароны с маргарином. Или без маргарина. При этом я старательно убеждала себя, что вовсе не являюсь мерзкой сквалыгой. Вот накоплю побольше – и уж тогда… Куплю шубу. Или поеду на Мальдивы. Я говорила себе, что все дело в дразнительно смехотворном размере упавшей с неба – в буквальном смысле! – халявы. Вот если б в шкатулке появлялись пятисотенные, а еще лучше тысячные или пятитысячные купюры, я бы ни в чем себе не отказывала. И даже занялась бы благотворительностью.
Впрочем, беспокоили меня не только продуктово-коммунальные траты и малая скорость накопления наличности. Например, я боялась, что меня ограбят. Вряд ли кто-то позарился бы на ободранную шкатулку, но вот деньги… Я перепрятывала их по десять раз на дню. Это напоминало мне маневры хомяка, на которого внезапно свалилось сказочное богатство в виде целой морковки, - и вот теперь он мечется по клетке, не зная, куда ее припрятать, и в результате пытается запихнуть за щеку. Да, стыдно признаться, но я действительно коротала межсотенные двухчасовые промежутки, перебирая и пересчитывая пачки купюр. Вопрос о том, не положить ли деньги в банк или вложить во что-то, отпал в полуфинале.
Я перестала читать, смотреть телевизор, а на улицу выходила, только когда заканчивались макароны, – в ближайший магазин. Поначалу мне было жутко – со мной происходило что-то отвратительное. И даже раздражение – оно все же было живым. Но потом… меня словно затянуло в болотную тину. Тупое равнодушие ко всему, слегка оживляемое лишь видом очередной сторублевки.
Теперь, продирая утром глаза, я брела в ванную, кое-как чистила зубы и плескала в лицо водой – скорее по привычке, а не потому, что испытывала в этом необходимость. Душ, чистое белье, стирка, мытье посуды, уборка квартиры – мне все труднее было заставлять себя делать это. К чему? Все равно ко мне никто не приходит. А если бы и пришел – кому какое дело, как я живу?
Скоро я перестала строить планы насчет того, как потрачу деньги, когда их станет много. Ведь их же тогда сразу станет меньше! Достаточно уже того, что мне приходится покупать еду и платить за квартиру.
Однажды я рискнула открыть шкатулку на минуту раньше. Купюра выглядела абсолютно настоящей. Кассирша в магазине тоже ничего не заподозрила. Я осмелела и провела целую серию экспериментов. И только извлеченная на двадцать одну минуту раньше срока сторублевка выглядела какой-то… недоделанной. В магазине ее принимать отказались. Таким образом, я сократила производственный цикл до одного часа и сорока минут, и это принесло мне лишних двести с хвостиком рублей в сутки.
Так прошел год, слившийся в сплошную серую полосу бесконечных открываний и закрываний шкатулки. Год сторублевок. Год макарон. Во все укромные места квартиры были запрятаны пакетики с деньгами. Около 400 тысяч рублей. Иногда я тоскливо прикидывала, что через десять лет такой жизни у меня будет 4 миллиона. А инфляция? А что, если деньги обесценятся? И какая-нибудь очередная денежная реформа произойдет? Но, видимо, эти мысли были слишком для меня сложными – я просто отмахивалась от них и продолжала, продолжала открывать и закрывать шкатулку.
Однажды утром в дверь позвонили. Я поплелась открывать как была – в рваном, засаленном халате и с не мытой две недели головой. На пороге стоял брат-близнец моего иноземного дарителя. Такой же серый и неприметный.
- Ольга, - то ли спросил, то ли констатировал он. – Позвольте войти.