Несколько секунд спустя он повернул голову так, чтобы видеть мать уголком распухшего от слез глаза. Его все еще сотрясало от рыданий, которые он не мог остановить.
– Я думаю, что ты пошел туда, куда твой папа запретил тебе ходить. Да? Я думаю, ты ходил в дом Букеров. – Мальчик напрягся. – Если не вовнутрь, то очень близко от него. Правильно?
Билли дрожал, схватившись руками за покрывало. Слезы снова потекли у него из глаз, словно внутри них прорвалась плотина. В отчаянии он проговорил сквозь слезы:
– Я не хотел ходить туда, я обещал, что не буду! Я не плохой! Но я слышал…
Я слышал…
Я слышал…
Это в подвале, и я…
Я захотел посмотреть, что там такое, а там…
Там…
Ужасно!
Его лицо мучительно перекосилось, и Рамона, обняв его, чтобы успокоить, почувствовала, как бешено стучит его сердце. Но ей необходимо было разобраться в случившемся до того, как вернется Джон, и поэтому она продолжила расспросы.
– Что ты видел?
– Нет! Не могу…
Не могу сказать. Пожалуйста, не спрашивай.
– Что-то в подвале?
Билли содрогнулся. Видение, возникшее в его мозгу, было сплошным гадким кошмаром, обрушившемся на него как мокрая гнилая тряпка.
– Ничего я не видел!
Рамона взяла его за плечи и внимательно поглядела в заплаканные глаза.
– Твой папа через несколько минут вернется. В душе он добрый человек, Билли, и я люблю в нем эту доброту, но я хочу, чтобы ты запомнил вот что: твой папа напуган, и он не воспринимает то, что боится, потому что не понимает этого. Он любит нас; он любит тебя больше всего на свете, и я люблю тебя так, как ты и не догадываешься. А сейчас ты должен довериться мне, сынок. Это…
То, что ты видел, разговаривало с тобой?
Взгляд Билли остекленел. Он с усилием утвердительно качнул головой, и из его полуоткрытого рта на одеяло потекла струйка слюны.
– Я так и думала, – тихо проговорила Рамона. Ее глаза сияли, но вместе с тем на ее лице была видна глубокая озабоченность и ожидание скорой беды. Он всего лишь маленький мальчик, подумала она, он еще недостаточно крепок! Она прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться.
– Я люблю тебя, – сказала она сыну. – Я всегда буду рядом с тобой, когда в этом будет необходимость…
Гудок парового свистка лесопилки и стук входной двери слились в единое целое, заставив их вздрогнуть.
– Ужин еще не остыл? – с порога спросил Джон.
Рамона поцеловала сына в щеку и уложила его голову обратно на подушку; Билли снова свернулся клубком и уставился невидящим взглядом в стену. Шок, подумала она. Я тоже была в таком состоянии, когда это случилось со мной в первый раз. За ним надо присматривать несколько дней.
Когда Рамона подняла глаза, Джон стоял в двери. В правой руке он держал два «Баттерфингера», а левой опирался на косяк. Рамона понимала, что это игра ее воображения и, возможно, тусклого вечернего света, но ей показалось, что пока он ездил в город, то постарел на десять лет. Его глаза выглядели больными. На его губах промелькнула усталая улыбка, когда он подошел к кровати и предложил Билли конфеты.
– Получай, сынок. Тебе лучше?
Билли с благодарностью взял конфеты несмотря на то, что был не голоден и не понимал, с чего это отец купил ему их.
– У тебя лицо как пуфик, – сказал Джон. – Наверное, ты в лесу не туда свернул и увидел змею, а? – и не дожидаясь, пока Билли ответит, добавил: – Ну, ладно. В следующий раз смотри под ноги. Не надо пугать до полусмерти бедную маленькую гремучку.
Первый раз за день на губах Билли появилась слабая улыбка. С ним будет все нормально, подумала Рамона.
– Я пойду накрывать на стол, – сказала она, тихонько коснулась щеки сына, и прошла в холл мимо Джона, который неожиданно отпрянул от нее, как от зачумленной.
Когда Рамона повернула на кухню, то увидела лежащую на стуле стопку пыльных учебников. 10
Как только жемчужно-белый «Кадиллак» выпуска пятьдесят восьмого года, сияя навощенными дверьми и выступающими словно хвост марсианского звездолета задними килями, въехал на подъездную дорогу к отелю «Татвайлер» в центре Бирмингема, по мраморным ступеням к нему сразу же заспешил пожилой швейцар-негр в темно-красной униформе и фуражке, пытаясь угадать, кто расположился на заднем сиденье шикарного лимузина. Проработав более двадцати лет в «Татвайлере» – лучшем отеле Алабамы – он привык к знаменитостям и с первого взгляда на «Кадди» понял, что за тонированными стеклами автомобиля сидит, по его выражению, «американский сахар». Он заметил блестящий хромированный орнамент на капоте в виде двух сплетенных молящихся рук. Сойдя на тротуар, он протянул свою слабую руку, желая помочь пассажиру выйти.