Джетта со своим мужем-негритосом жила в его четырехкомнатной квартире двумя этажами ниже, и заявлялась в семь утра. К этому времени Том уже был на ногах, уже работал с отягощениями, разгонял загустевшую за ночь кровь. Через час, справившись с делами, Джетта уходила кормить своего муженька, и сияющая чистотой хата возвращалась в полное владение Тому.
Но он, посидев дома, который быстро наскучивал, уходил бродить по городу, а поскольку район был не из фешенебельных, с преобладанием черного населения, то прогулки его однообразием не отличались. Экспансивные негритянские парни всячески старались внести в нудный быт острое разнообразие, задирались по поводу и без повода, за что немедленно получали по зубам. Кулак у Тома был тренированный, железный, зубы так и летели.
Это была своего рода тренировка, спарринг, но, как бы ни были быстры жилистые пареньки, Том был намного быстрее, поэтому ему было неинтересно. Ну, дал по соплям паре идиотов, разогнал кучу драчливых петушков, а дальше что? Это не настоящие бойцы, это дворовая шалупонь, которая не выдержит и раунда.
Душа просила серьезных боев, и Том начал раскидывать удочки, потихоньку узнавая, где в городе находятся бойцовские клубы и какой из них лучший.
Лучшим был клуб «Бешеный поросенок».
Туда-то он однажды и направился, не подозревая о том, что на этом его безмятежная, сытая, идиллическая жизнь состоятельного бездельника закончилась.
Глава 19. Хочешь иметь Покровителя?
Утро было непреподъемным, проблемой было сходить даже в туалет — от любого движения плыла крыша. Именно что не голова, а крыша: фанерная такая, дырявая, готовая в любой момент сорваться и улететь. Даже не крыша, а курятник какой-то.
Всё же Зунгалла себя пересилил, не хватало еще обмочиться в постели.
Вернувшись, он закутался в простыню до носа, жалея, что не накинул сверху одеяла, и сказал себе: баста, парень, больше никаких выпивонов. На дворе уже плюс 22 по дядюшке Цельсию, к обеду нагонит до 28, а ты даешь дуба, точно зима и не топят. Будет.
Тут еще вот в чем была закавыка. Вследствие алкогольных паров резко усилилась способность слышания голосов. Всю ночь голоса эти бормотали и бормотали, бубнили и бубнили. Принадлежали они размытым силуэтам, имевшим неоформившиеся лица, и это было страшно. Не раз Зунгалла просыпался в холодном поту.
И теперь, поутру, пусть послабее, но голоса прорисовывались из небытия. Ночное забылось, то же, о чем они говорили сейчас, слушать было неприятно, так как обсуждаемые вещи были малоаппетитны и касались различных копошений во внутренностях. Точно стараясь, чтобы Зунгаллу вырвало, Зьельц и Бука деловито, с подробностями, долго и нудно обсуждали, как половчее пересадить работающую почку и сшить лопнувшую печень. Когда же к ним подсоединился Хрум и густым своим басом, смакуя, принялся рассказывать, как один бедный солдатик, перепив, задушил себя во сне собственной блевотиной, Зунгалла не выдержал, рванул в туалет.
«Сволочи, — думал он, давясь над унитазом. — Что они мне вшили?»
И вдруг услышал:
— Что, Джим, тошнехонько? А всё потому, что в башке микрочип. Теперь ты, Джим, личность подневольная. Пошли гулять по чипу какие-нибудь вредные токи — ты и в ауте. У тебя головокружение, у тебя сердцебиение, у тебя медвежья болезнь. Не совладаешь ты, Джим, с микрочипом, нипочем не совладаешь.
Говорил Хрум, прочие согласно поддакивали.
«Господи, — подумал Зунгалла, обмирая. — Никак ко мне обращаются?»
Он знал, что хуже нет, когда голос адресуется к тебе. Это голос вражий, бесовский. Это означает одно из двух: либо в тебя вселилась какая-то нечисть, либо кто-то посторонний, обладающий даром внушения, взял над тобою власть. Тут без психолечебницы никак не обойтись.
— Но выход есть, Джимми, — продолжал Хрум. — Надобен тебе Покровитель, которому вредный микрочип был бы подвластен. Хороший, мудрый Покровитель, наподобие ваших Настройщиков Сознания, но действующий на физическом плане. Чтоб надзирал над микрочипом, а главное — чтоб оберегал тебя, Джим, от глупостей. Ты хочешь, Джим, иметь такого Покровителя, который мудр, никогда не ошибается и приведет тебя к вершинам славы?
«Похоже на дьявольское искушение, — слабо подумал Зунгалла, ополаскивая лицо, потом вытирая его свежим полотенцем. — Душу в заклад, подпись кровью».
— Вижу, хочешь, — подытожил Хрум. — Покровителем твоим будет Саламанта. Чтобы Саламанта вошел в тебя, нужно найти его нынешнего носителя — Тома Лоу. Это, кажется, в твоих интересах — найти Тома Лоу?
— Вот черт, — сказал Зунгалла. — Всё-то вы знаете. Ну конечно же, я хочу найти Тома Лоу.
— Вот и ладненько, — бодро проговорил Хрум. — А теперь отдыхай, больше мы тебя доставать не будем.
Зунгалла пошлепал в спальню.
Чувствовал он себя значительно лучше. Слабость еще была, но уже появилась крепость в членах. А то был, как медуза.
«Больше мы тебя доставать не будем, — вспомнил он, ложась в постель. — Значит, всё это делалось нарочно — этот ночной бубнёж, эти анатомические подробности с утра пораньше. Значит, хотели меня достать, взять за живое, выбить почву из-под ног, чтобы потом как бы между делом, как бы вскользь предъявить ультиматум. Очень умно. Но я-то ведь кровью не расписывался, страшную клятву не давал, а стало быть, никому ничем не обязан. Вот так вот».
Он заложил руки под голову и уставился в белый потолок.
«С другой стороны, ну и что? — подумал он. — От славы еще никто не отказывался, наоборот — все к ней тянутся, липнут. В одиночку её не завоюешь, обязательно помогает какой-нибудь могущественный дядя. Пусть это будет Саламанта».
«Ах ты, поросенок этакий, славы ему захотелось, — сказал он себе. — Пьедестала. Ишь, размечтался… Ну, ладно. Если серьезно, то главное — найти Лоу, а там уже посмотрим — брать Саламанту в надзиратели или не брать. Без позволения он нипочем не внедрится, иначе всё было бы слишком примитивно. Иначе бы никто тебя и спрашивать не стал».
Спать окончательно расхотелось, просто так лежать осточертело еще в госпитале.
Зунгалла встал, открыл жалюзи.
Ослепительный солнечный свет залил комнату, и в воздухе веселым хороводом заплясали тончайшие соринки и паутинки.
Глава 20. Вяжи его
— Глаз человеческий видит только внешнее, — тихо говорил отец Михаил. — Отсюда и разумение пигмея: встречать и провожать по чину. Иного, которому едва за двадцать, величают по имени-отчеству, другого, которому за пятьдесят, кличут Васькой. Понятно, что первый начальник, а второй на побегушках. Первый надувается от собственной значимости, второй затаил на жизнь обиду. А если бы люди видели чуть поглубже, видели бы суть личности, её душу, то этого разделения не было бы, поскольку движитель у всех душ един — искра Божья. Все мы на пути к Богу в стремлении вернуться в его лоно, и разница между нами только лишь в том, на какой мы ступени — в начале, в середине, или в конце этого долгого пути.
— Поэтому красота твоя, Фрося, ничего для меня не значит, — продолжал отец Михаил после некоторой паузы. — Но за плотью твоей, отягченной срамом, вижу я трепетную душу, огорченную твоим блудом. И вот эта-то юная душа, уже связанная кармическими веригами, для меня гораздо важнее. Ты, Фрося, изначально была чиста, однако же поддалась бесу, пошла по легкому пути. Была бы ты страхолюдна — глядишь, и миновала бы искушение, но ты прекрасна и тело твоё вожделенно для обезьян мужского пола. Тянутся они к тебе, суют презренные деньги, лапают грязными руками, шепчут похотливые слова и склоняют, склоняют к разврату. А ты, которой противно их смрадное дыхание и вонь из подмышек, набив себе цену, поддаешься, ибо привыкла к легким деньгам.
— Но как же по-другому? — отвечала Фрося. — Идти на фабрику за гроши? Сидеть на одних макаронах? Носить драные колготки? — всё равно под платьем не видно. Вы, батюшка, у нас недавно и не знаете, как много девчонок поумирало в этой дурной Шептуновке. От бедности, батюшка, от безысходности, от макарон и драных колготок.
— Я не батюшка, ибо не священник, — усмехнувшись, говорил отец Михаил. — Ты права, Фрося, нынче время такое, что все мы пребываем в бедности. Это время нужно перетерпеть и ежечасно помнить, что Господь терпеливых вознаграждает. Насчет макарон — это ты зря, пища должна быть проста и её должно быть мало. На тех, кто привык набивать брюхо мясом, не равняйся, это не человеки, идущие к Богу, а трупоеды, мясорубки, мешки с отходами. Да, у них полно деньжищ, они ложками пожирают зернистую икру, но покопайся в их мозгах, и ты увидишь, что это алкающие и рыгающие питекантропы. Нет в них ни жалости, ни сострадания, ни тяги узнать сокровенное. Зачем, если и так всё есть? Вам, обывателям, приводят в пример резвых олигархов — вот, мол, человек проявил расторопность, предприимчивость, а потому преуспел, но разве это правда? Чушь и голая ложь, за день не заработаешь миллиарда долларов. Просто-напросто выбирается кто-то, на кого этот миллиард валится. Не завидуйте им, это несчастные люди, они своей смертью не умрут. Не тянитесь к деньгам, деньги — это выдумка Сатаны. У кого много денег, думает, что лучше всех, что всё вокруг моё, что всё можно купить, но забывает при этом одну вещь — безносая всех подравняет. Сколько бы ни наворовал, конец один — в ящик. А дальше уже пойдет суд Божий, и спросится: пошто людей объедал, до нищеты доводил прихотей своих бесстыжих ради, пошто душу свою жиром задушил, срамотой обесславил? Перед Богом надо быть чистым, моя девочка.