— Ну что вы злитесь, Юрий Филиппович? — улыбнулся отец Михаил. — Вам это не идет. Вы же добрый человек, вас же совесть замучит, если я три дня буду без еды.
— Да, действительно, — смягчился Калачев. — Извини, отец, погорячился.
Вот уж хитрец, так хитрец, этот Калачев. Хорошую выбрал тактику: сначала попугать, взвинтить ситуацию, а потом как бы пойти на попятную. На самом же деле отступить на заранее подготовленные позиции.
— Огромная к тебе просьба, отец, — продолжал Калачев. — Наколдуй, чтобы генерал Сагдеев напрочь забыл о видеопленке. И о том, что я у него был на приеме, тоже напрочь забыл. А, отец? Ты же можешь.
— Хорошо, — согласился отец Михаил. — А вы, Юрий Филиппович, взамен отпустите нас с Фросей и прикажите Серопузо, чтобы угомонился. Надоел ведь до смерти.
— Конечно, конечно, — сказал Калачев. — О чем разговор?
— Но учтите. Если Фросю либо меня вдруг начнут донимать, Яков Константинович Сагдеев немедленно вспомнит о порочащей вас, Юрий Филиппович, видеопленке.
«Ах, змей, — сдерживаясь, чтобы не вскипеть, продумал Калачев. — При Мирзоеве-то. Сво-олочь! И ведь знает откуда-то, что мы зовём генерала русским именем. По документам-то Сагдеев — Яхья Хусаинович. Даже в телефонном справочнике Яхья Хусаинович. Гад! Противу таких гадов известны два способа: либо плясать под их дудочку, либо давить, как клопов. Второй способ предпочтительнее».
— Юрий Филиппович, — отец Михаил, улыбнувшись, погрозил Калачеву пальцем. — Не шалите. Уговор дороже денег.
— Да, да, — смешавшись, пробормотал Калачев. От этого стервеца, похоже, ничего не скроешь. — Вы уж нас извините, батюшка, если что не так: время больно смурное. Мирзоев, выпусти батюшку и Фросю. Потом мухой ко мне.
Когда Мирзоев, проводив странника и Фросю на улицу, вернулся, Калачев дал ему такую накачку, что тот и думать забыл про видеопленку.
Было десять утра, солнце уже стояло высоко, а из забегаловок работали только пивнушки. Между тем есть хотелось отчаянно. У отца Михаила нашелся червонец, на который в хлебном купили пару черствых булочек. После булочек голод притупился, но, чувствовалось, ненадолго.
— Пойдемте ко мне, накормлю, — предложила Фрося. — Рис, гуляш, помидорки. Пойдемте.
Отец Михаил подумал и согласился.
Встречные мужики пялились на Фросю, раздевали глазами, смотрели вслед. Хороша была девица, ничего не скажешь.
Жила она в семиэтажном доме на четвертом этаже в шикарной трехкомнатной квартире. Квартиру ей купил и обустроил бывший хахарь Лёньчик, который в хахарях пробыл месяца два. Потом Лёньчика угрохали при невыясненных обстоятельствах.
Все они, крутые, жили недолго и умирали не своей смертью. Отец Михаил отказался ждать в гостиной. Не привык, мол, к хоромам, давят они. Сел на кухне за стол и, пока Фрося хлопотала, делился своими мыслями. Помолчит, поделится, потом снова помолчит, снова поделится.
Выходило вот что. При общении с Калачевым отец Михаил слышал, о чем тот думает, и получалось, что говорит он одно, а думает совсем другое. Причем думает как-то извращенно, противно, всё перевирая. Аналогичное наблюдалось с другими представителями власти, с простым же народом, как правило, не наблюдалось. Простой народ в помыслах своих был чист, почему, наверное, и говорят: глас народный — глас Божий. Из сказанного можно сделать однозначный вывод: люди, которые в нашей стране находятся у руля, беспринципны и безнравственны. В силу этого для народа, который для них чужой дядя, они ничего делать не будут. Делать они будут исключительно для себя. Посему в стране этой лучше быть никогда не может, только хуже. Учи не учи, проповедуй не проповедуй. И разговор может идти лишь о спасении души, чтобы люди, отчаявшись, не натворили с собой глупостей. Такова должна быть миссия.
— Какая миссия, батюшка? — спросила Фрося, которая внимательно слушала.
— В этот мир мы приходим, чтобы совершить какую-то миссию, — туманно ответил отец Михаил. — Или не совершить ничего.
— Вы — необычный человек, — сказала Фрося, раскладывая по тарелкам дымящийся гуляш. — Иногда мне кажется, что вы не земной человек, а откуда-то со звезды.
— Глубоки твои познания в космологии, Фрося, — заметил отец Михаил. — Но в гуляше еще глубже.
С этими словами он подцепил вилкой кусочек обжигающего мяса, поместил в рот и зачмокал от удовольствия.
— Я не шибко плотояден, — сказал он, — но это что-то восхитительное. Мастерица, мастерица.
— Понравилось? — обрадовалась Фрося. — Как проголодаетесь, приходите. Буду рада.
— Обязательно, — отозвался отец Михаил и принялся за еду…
— Вот уж кому-то повезет с такой женушкой, — заметил он, поев, и начал вставать, дабы отнести в раковину грязную посуду, но Фрося нахмурилась, покраснела, отобрала тарелку.
— Что вы,… как чужой? — сказала она с укоризной. — Вам нравится меня пинать?
Он улыбнулся, погрозил ей пальцем и произнес:
— Мы же договорились.
— Да уж, — сказала она, наливая ему чаю и отчего-то вздыхая.
Глава 25. Утренняя перекличка
На эту неделю в Председатели братьями-прогрессорами был избран Бука. Он, как заведено, и вел утреннюю перекличку:
Бука: Малиано, как дела в Британии?
Малиано: Более-менее. Навязали премьер-министру бессонницу, третью ночь мается. Подсунем знаменитого психоаналитика, в смысле Зьельца, и премьер-министр наш. Глядишь, Англия выдаст Малави безвозвратный кредит на поддержание штанов.
Бука: Зьельц, выдаст?
Зьельц: Будем стараться. А то в Малави жрать нечего.
Бука: Хрум, что Зунгалла?
Хрум: Пока Лоу его опережает. Ты же знаешь — Саламанта не помощник.
Бука: Саламанта. Эй, Саламанта!.. Молчит. Ну ладно. Клякер.
Клякер: Во вверенной мне Австралии к народу не подступись. Пьет без просыпу.
Бука: И на той неделе, помнится, пил. Национальный праздник?
Клякер: Национальная пьянка. И на основе этого всенародное братство. Тут евреев не обижают.
Бука: Точно не обижают? Избранные люди-то.
Клякер: Точно. И не только евреев, но и татар, и арабов, и мордву, и сербов, и пигмеев, и австралопитеков, и древесных жаб, и даже русских.
Бука: Что ж, значит на данный момент в Австралии равенство и братство… Аллод, что у тебя?
Аллод: Хотелось бы отметить, что Франция тоже пьет, но тут до братства далеко. Зато до отвала разгильдяйства. В силу, так сказать, необычайной легкости мысли. Поэтому до сознания достучаться трудно.
Бука: Варвасил, как дела?
Варвасил: У меня глубокое сомнение, что из нашей затеи выйдет что-то путное.
Бука: Не надо терять надежды. Иначе с Землей можно распрощаться.
Варвасил: А может, так оно и к лучшему? Здесь надо разбираться Господу и его Высшим Силам.
Бука: Напомню, что дело поручено не Высшим Силам, а нам, корфингерам. Поручено Координационным Советом по Безопасности. И нужно гордиться тем, что из огромной массы претендентов выбраны представители нашей цивилизации.
Варвасил: Так гордости выше крыши.
Бука: Еллешт, что твои подопечные? Сдались обратно в психушку или всё так же двигают науку?
Еллешт: Ну, наукой там, положим, не пахнет, скорее прикладнуха, но ребята толковые. Иногда диву даешься, что тут, на Земле, делается: нормальные сидят в дурдоме, а чокнутые — в руководстве.
Бука: Да, планета специфическая… Румер, как дела?…
Бука продолжал перекличку, а мы тем временем вернемся к Фройту и его подопечным.
Глава 26. Дурни вы, дурни
Каково же было удивление чинных, ходящих по струночке сотрудников газового офиса, когда их шеф, вечный брюзга и хамло мистер Б, вышел из своего кабинета в совершенно непотребном виде да еще в обнимку с каким-то пьяным в зюзю коротышкой.
Коротышка был в комбинезоне, на голове криво сидела треуголка из газеты, тугие щеки и большой сливообразный нос были свекольного цвета, а короткая седая бороденка торчала вбок.
Выйдя из кабинета, оба грянули песню и по синусоиде продефилировали на выход.
Мистер Б. направился к своему черному Кадиллаку длиною с катер, а Уцуйка, сказав «Подожди, братан, я дружбана позову», устремился к сидевшему на лавке Дустеру.