Каково же было удивление шустрого опера, когда под брезентом вместо бэтээра он обнаружил грубо сляпанный фанерный макет. Вот это была удача.
Вследствие тогдашнего бардака эшелон находился на станции двое суток, охрана, греясь, пила водку, и упереть бэтээры (макетов оказалось два), если умеючи, ничего не стоило. Ночью, когда пьяная охрана в лёжку, подцепил грузовым вертолетом и уволок.
Кто виноват? Да все виноваты.
Опер, злорадствуя, доложил о факте Калачеву, тот, скрипя зубами, дальше по инстанции.
Всему руководству Шептуновки дали по шапке, Калачева вызвали в Москву, чего так электричкой-то — час езды, и тогда он впервые познакомился с генералом.
Стуча коленями, зашел в кабинет, увидел погоны, грозно насупленные генеральские брови и обмер. Но Сагдеев, вставив Калачеву хорошую клизму, показал мудрость, дал два дня на расследование.
Вот тут-то, к счастью, и выяснилось, что техника похищена еще при выходе с завода-изготовителя, однако Калачеву это стоило замораживанием карьеры. Кадры, от которых зависело продвижение Калачева по службе, говорили: «А-а-а, это тот Калачев, у которого два бэтээра скоммуниздили? Шиш ему». И Калачев оставался в своей Шептуновке, на своей должности, потолком которой было капитанское звание.
И вот сейчас он вновь стоял перед генералом Сагдеевым, постаревшим на десять лет, обильно поседевшим, но не утратившим стали в выцветших глазах, от которой ноги становились ватными.
Зыркнув на разъевшегося капитана, облаченного в светлый гражданский костюм, генерал сказал негромко:
— А, тот самый Калачев. Как, брат, дела-то? Смотрю — питаешься исправно.
— Более менее, — стараясь быть твердым, ответил Калачев.
— Компроматом, говорят, располагаешь? — сказал Сагдеев. — Выкладывай свой компромат.
— Есть.
Калачев, суетясь, вытащил их кожаной папки кассету, положил на стол перед генералом.
— Вставь туда, — велел генерал, кивнув на видеомагнитофон.
Кабинет его был оборудован техникой по первому разряду, чтобы тут же, на месте, в одиночку либо в составе комиссии просматривать любые материалы. Был здесь крутой компьютер, был телевизор-проектор с гигантским экраном, был и студийный видеомагнитофон, подсоединенный к плоскоэкранному «Панасонику».
Калачев вставил, пошли картинки. Да такие, что у Калачева волосы поднялись дыбом, стиснуло грудь, пол заплясал под ногами. «Это как же? — пронеслось в его воспаленной голове. — Не может быть. Отставить!!!»
Генерал посмотрел на него, красного, выпучившего глаза, хватающего ртом воздух, и криво усмехнулся.
— Да, брат, — сказал он, переведя взгляд на экран. — Такого я еще не видел. Мэр имеет чекиста. Хорош компромат на мэра.
— Не было этого, — выдавил Калачев. — Подлог. Монтаж.
— Экая распущенность, — брезгливо сказал Сагдеев. — Ну ладно втихую, чтоб никто не знал, нет — еще и на пленку снимают. Скоты. Дали вам, скотам, на местах волю, вы и оскотинели вчистую.
И заорал:
— Во-он!
Калачев засеменил к дверям.
— Стой, извращенец, — приказал генерал. — Забери эту мерзость.
Он вышел из-за стола, выдернул из видеоимагнитофона кассету, швырнул под ноги Калачеву.
Тот цапнул кассету и выметнулся за дверь. Перед глазами, застилая всё вокруг, стояло взбешенное лицо генерала Сагдеева. Что теперь будет? Это конец, ребята. Выслужился называется.
Непонятно как Калачев очутился на улице. Июльский жар обволок, заставил снять пиджак, ослабить душивший галстук.
«Попить бы», — подумал раздавленный капитан и вдруг понял: это всё он — Михаил. Это он пленку заговорил, колдун поганый.
Глава 13. Сослужи службу
Целую неделю Фройт безвылазно сидел у компьютера, якобы знакомясь с положением по мелиоративному обеспечению, а на самом деле изучая экономическую структуру государства. Где еще, как не в правительственных архивах можно было найти схему финансовых потоков, пусть упрощенную, пусть неполную, но схему. Засекреченные её части, а таких было большинство, что в целом делало схему абсолютно нечитаемой, Фройт известным только ему способом вскрывал и копировал на свой винчестер. Через неделю у него была вся информация по бюджету, по банкам, по внутренним и внешним связям.