Робот какой-то, резиновый муляж с нечеловеческой реакцией.
Как он уработал Верзилу Снунса.
Верзилу еще никому не удавалось свалить с ног. Он был Регулятором, Вносящим Равновесие. Клапаном, Выравнивающим Давление. Хранителем Неопределенности. В постоянных боях Снунс не участвовал, его предназначением было сбить спесь с закусившего удила бойца, который, позабыв о том, что кровавый спорт — это в первую очередь бизнес, рвался к абсолютному триумфу. Месил всех подряд, не считаясь с авторитетом и предварительной договоренностью. Лез наверх, как псих, и тут на его пути вставал Верзила Снунс. За свою роль волнолома Снунс получал наравне с победителем турнира, а так как был он нарасхват, то имел кругленький счет в банке.
Этого семифутового гиганта, эту несокрушимую скалу Гарри Спайс и выставил против Тома Лоу. Верзила постоянно обретался в Чикаго, и Спайсу на его приглашение пришлось здорово раскошелиться, но цель оправдывала средства, ибо интрига завязывалась крепкая.
Так ему, Спайсу, казалось, однако Том быстро опустил его на землю…
Верзила был на голову выше Крюгера и гораздо массивнее. Постоянные тренировки в тренажерном зале сделали его мышцы выпуклыми, рельефными. Широченная спина, неохватные бицепсы, мощные ножищи, но при том он не был горой мяса, необходимые пропорции были четко соблюдены. У него были правильные черты лица, белокурые вьющиеся волосы, голубые глаза и совершенно отвратительный характер. Чуть что — по соплям, а рука тяжелая. Многих поуродовал на жизненном пути.
Кстати, старший его брат, тоже не маленький, но с внушительным пузом, служил в чикагской полиции и одновременно являлся крышей для местной группировки криминоидов. Благодаря братану Верзила избежал многих неприятностей, сопряженных с бытовым членовредительством, что же касается арены, то тут сама работа требовала изувечить себе подобного, пока тот не изувечил тебя. И еще. Братан, которого звали Майкл Снунс, предостерег Верзилу от опрометчивого шага, когда тот совсем уж было согласился пойти в услужение к Папе Зау. Через полгода Папа сгорел в собственном особняке. Все они, эти шишки от криминала, умирали не своей смертью. Что уж говорить про шестерок…
Итак, Верзила и Крюгер вышли на арену, которую перед этим освежили, насыпав новых опилок.
Крюгер поскакал, как мячик, перед противником, ударил ногой, проверяя реакцию. Верзила небрежно отмахнулся и вдруг, вытянув длинную свою руку, мазнул лапищей по лицу Крюгера, сорвав маску.
Зрителям открылась невразумительная, бугристая, как бы наспех сляпанная, с узенькими заплывшими глазками, нездорового цвета небритая физиономия. Физиономия какого-нибудь забулдыги.
— Ну и урод, — громко объявил Верзила. — Такому уроду не в маске надо выступать, а в кастрюле. В ночном горшке.
Голос у него был зычный, каждый услышал. По залу пронеслись смешки.
— С таким уродом и драться-то противно, — возвестил Верзила, и вдруг с разворота ударил Крюгера.
Кулак у него был с хорошую гирю, удар пришелся в подбородок…
В голове у Тома взорвалась граната. Всё исчезло, осталась чернота, заполненная искрами колючего бенгальского огня. Потом чернота ослабла, проявились серые холмы, из-за которых начало вылезать что-то бесформенное, бормочущее.
— Ты полежи, полежи, парень, — гундосило это нечто, не имеющее ни головы, ни туловища. — Отдохни. Насилу дождался.
Оно, это гундосое, росло, ширилось, поднимаясь над холмами, попирая холмы, понемногу обретая форму, обрастая деталями, и вот, о Боже, в нём начали проявляться черты Тома Лоу.
Настоящий Том, которому в этих полусумерках было тошно и тоскливо, ощущал себя маленьким, худеньким, брошенным. Бормочущий великан нависал, давил, но вдруг что-то случилось, какой-то живительный импульс пронизал Тома, заставив встряхнуться, взбодриться.
— Саламанта? — сказал Том, узнав. — А ну, кыш в конуру, лопоухий. Ишь, размечтался.
Великан съежился, пошел складками, начал опадать.
— Ты не прав, человек, — торопясь, заговорил Саламанта. — У меня миссия. Тебе, туземцу, этого не осилить, ты дальше своего носа ничего не видишь. Ты и Библию-то толком не читал, так — нахватался верхушек.
— Будешь консультантом, — великодушно разрешил Том, стремительно увеличиваясь.
— Пип… мапип, — тоненько просипел Саламанта, забиваясь в какую-то норку.
Том с щелчком заполнил объем…
Внезапно и властно в уши ворвался рев трибун. Том разлепил набрякшие веки. В голове тихо, непрерывно звенело и крутилось одно и то же: «Саламанта, Саламанта, Сала…».