Было около 16. В 17 с очередным докладом должен явиться этот провокатор Серопузо. Вот именно что провокатор, без него бы, без гада, каша не заварилась.
Калачев сжал большие кулаки и почувствовал, что еще чуть-чуть, и сломает руль.
«Ну, держись, паскуда, — подумал он, ослабляя хватку. — Получишь ты у меня сегодня. Будет у тебя не серое пузо, а красное пузо. Еще этого надобно пригласить, Кешу этого вонючего».
В Шептуновку на своей железной коняге он влетел, как разъяренный бык, только пыль столбом. Пересчитал сгоряча пару выбоин на главной улице и со скрежетом затормозил у своего одноэтажного офиса. Промчался мимо дежурившего в предбаннике разморенного пенсионера Егорыча в камуфляже, который всё никак не мог пристроиться за столом поудобнее, чтобы никто не мог придраться, что он не сидит, а уже лежит, пересек коридор, затянутый паласом, приглушающим скрип половиц, и нырнул в кабинет, в котором в любую жару было сумрачно и прохладно, а в холод тепло. Этот бы кабинет, с жалюзи, шторами, кондиционером, да на Лубянку. Да с генеральскими лампасами.
Калачев позвонил на КВК и велел молодой дуре, хапнувшей трубку, найти Иннокентия. Чтоб к 17.00 был у него, у Калачева…
В 17.00 Серопузо с Иннокентием с унылыми рожами, ибо заранее чувствовали свою вину (всяк виноват уже тем, что живет, а если кто думает иначе, тот виноват втройне), втиснулись в дверь…
Калачев сразу взял с места в карьер. Его мат взбодрил дремлющего Егорыча, заставил навострить уши.
Давненько шеф не был так возбужден.
Вот кто-то, похоже Иннокентий, что-то слабенько проблеял, и Калачев отпустил тормоза. Густой его баритон, порою противоестественно срывающийся на фальцет, заполнил длинный коридор, заставил выглянуть из своих кабинетов Гвоздодырова и Митрохина — двух молоденьких лейтенантиков, которые наивно полагали, что если будешь честно отсиживать до конца рабочего дня, то быстро получишь очередное звание. Святая простота. Разве этим зарабатывают очередное звание? Оное зарабатывают личной преданностью, нетерпимостью к недостаткам и просчетам в работе, хлебосольством. Иными словами: умением ловко лизать начальственный зад, постоянной готовностью заложить товарища, неуемным желанием от пуза накормить и напоить шефа.
Егорыч всю жизнь был наивен, поэтому теперь имел маленькую пенсию, но с годами взялся за ум, пару раз основательно угодил Калачеву, и потому дежурил сейчас в калачевском офисе. А не подсуетился бы — сидел бы сейчас на обезжиренном кефире.
— Кто у него? — спросил Гвоздодыров, подходя.
— Да так, — уклончиво ответил Егорыч. — Ничего серьезного.
— Так орет — и ничего серьезного? — усмехнулся Гвоздодыров и перемигнулся с вставшим рядом Митрохиным.
— Не орет, а кричит, — поправил Егорыч, на которого распространялось калачевское благорасположение. — А раз кричит — значит, так надо. Мой вам совет, господа: шли бы вы, нафиг, домой. Время уже.
— Разрешаешь? — осклабился Гвоздодыров.
В эту минуту, распахнув лбом дверь, из калачевского кабинета вылетел некто Иннокентий, которого все в Шептуновке знали, как проныру и шустряка. Проехавшись пузом по паласу, Иннокентий вскочил с пола, пробормотал непонятное: «А что, генералы не люди?», — и уковылял, отряхиваясь.
Через распахнутую дверь донесся тенорок Серопузо:
— Колдуном займусь лично. Не извольте беспо…
Дверь захлопнулась, и ничего больше не было слышно.
Вскоре Серопузо, смиренно опустив глаза, прошмыгнул по коридору на выход. Лейтенантики к этому времени, видя такой оборот, отчалили, и когда грузный Калачев выплыл из своего кабинета, в пустом здании за своим столом дремал единственный Егорыч.
— Всё, Егорыч, закругляйся, — сказал Калачев. — Будет на сегодня…
Серопузо был не просто кладовщик при церковном приходе. И не просто стукач при местном ФСБ. Он, прохиндей этакий, имел собственное дело, держа штат из пяти громил. Дело было нелегальное, не зарегистрированное в налоговой службе, но протежируемое Калачевым. Дело это было самоокупаемое, поскольку из клиента, которого брал за жабры Серопузо, начинали самопроизвольно сыпаться денежки. В клиентах Серопузо, сами понимаете, числились крутые предприниматели, которым просадить за вечер в рулетку 10 тысяч зеленых было раз плюнуть.
Иными словами, это была крыша. Надежная, крепкая крыша, занавесившая глаза даже ушлым ребятам из МВД. На занавеску Калачев отстегивал лично.
Всё было по честному. Крутяки раскошеливались, Серопузо сдавал выручку Калачеву, а тот уже делил по справедливости.