Неистинная
Глава первая. Неприличное предложение
Айрин Вилиус
Я не знаю, что такое любовь. Зато о ненависти могла бы написать целую книгу.
Я знаю все её оттенки, все особенности этого чувства — яркого, как солнечный свет, и такого же опасного. Как и от солнца бывают ожоги, так и ненависть выжигает душу, оставляя после себя лишь серый пепел безысходности. Она горчит на языке, вскипает солью на глазах, заставляет дрожать руки и связывает язык. Ненависть — пожалуй, единственное, в чём я действительно разбираюсь, если речь идёт о человеческих отношениях. Остальное мне почти недоступно.
Я медленно сошла по ступеням главного отделения судебного комитета, стараясь сосредоточиться на собственных шагах — опасалась, что иначе упаду с лестницы. Да, ненависть… Она такая — умеет и подножки подставлять. Я в курсе, потому что уже падала с лестниц.
— У тебя ничего не получится, Айрин, — раздался позади самый ненавистный в мире холодно-насмешливый голос. — Ты и сама прекрасно это понимаешь. Забери своё дурацкое заявление, хватит тратить моё время.
Я на мгновение прикрыла глаза и сразу поплатилась за это, едва не оступившись. Вовремя спохватилась, выпрямилась и, не оборачиваясь, бросила тому, кто шёл следом за мной:
— Даже не мечтай.
Он фыркнул и язвительно припечатал, снисходительно хлопнув меня по плечу, отчего я замерла, словно превратившись в кусок льда:
— Как была дурой, так и осталась, Рини.
Потом он сбежал по лестнице, не оборачиваясь, а я провожала его горящим от ненависти взглядом.
Да, если бы я умела поджигать одним взглядом, как архимагистры, то мой отец, специалист судебного комитета по архивному делу архимаг Алан Вилиус, уже давно превратился бы в кучку вонючего пепла. Но я, к сожалению, «пустышка». Аристократка без магии — что может быть более нелепым в нашем традиционном обществе? Пожалуй, ничего.
.
На вечер был запланирован спектакль, поэтому сразу после окончания судебного заседания я вернулась в варьете.
Я работала здесь с семнадцати лет — с того момента, как сбежала из дома. Мне тогда колоссально повезло, что я умудрилась наткнуться не на какого-нибудь грабителя, убийцу или насильника, а на маэстро Говарда Родерика — владельца «Варьете Родерика», музыкального театра для обычных людей и нетитулованных магов. Аристократы к нам действительно почти не захаживали — только если под маскировочными амулетами, чтобы никто не узнал об их позоре. Посещать наше варьете считалось дурным тоном, а раз я здесь работала, тем более даже не под псевдонимом, то и мне был заказан вход в «приличные» дома и заведения. Не очень-то и хотелось, разумеется. Однако именно на тот факт, что я «фривольная актрисулька в дурацком театре», и напирал мой отец во время судебных заседаний. Если бы не помощь маэстро, я бы уже давно проиграла тяжбу. Но… даже со связями Алана Вилиуса победить Говарда Родерика было не так уж и просто. Поэтому… мы ещё повоюем.
Войдя в театр, я оставила верхнюю одежду в гардеробе для сотрудников, а затем прошла в свою гримёрную. По пути бросила взгляд на браслет связи — до репетиции ещё два часа, успею привести себя в порядок и, возможно, даже что-нибудь перекусить. Хотя после встречи с отцом обедать не хотелось, но, если я не поем, вечером не смогу хорошо откатать спектакль. Это я уже давно про себя знаю — мне необходимо выходить на сцену только сытой. Можно в плохом настроении и самочувствии, это как раз на эффективность не влияет, а вот наличие обеда в желудке — да.
Я опустилась на стул перед трюмо и посмотрела на себя в зеркало. Оно было трёхстворчатым, поэтому я отлично видела себя с разных боков и могла прийти к неутешительному выводу, что гримёру сегодня придётся постараться, делая из меня юную и цветущую главную героиню пьесы маэстро.
Да-да, наш главный режиссёр и владелец варьете был заодно ещё и сценаристом — и неплохим, если не сказать отличным. Классику литературы мы практически не ставили. Конкурировать с Императорским театром в отношении подобного рода текстов всё равно невозможно, поэтому маэстро даже не пытался. Он создавал своё, и мне невероятно подфартило, что я удивительным образом вписалась в его представления об искусстве музыкального спектакля.
— Айрин, — в гримёрную заглянула Эжени Пэро — наш мастер-осветитель. Осветителями обычно работают мужчины, и у нас в том числе они тоже были, но она всё равно считалась лучшей. Как говорят конкуренты маэстро: «У Родерика всё не как у людей». — Говард просил передать, чтобы ты зашла, как вернёшься.
— Хорошо, — я кивнула. Это было не удивительно — мой наставник и покровитель, естественно, желал узнать, чем закончилось сегодняшнее судебное заседание. — Он у себя или в зале?
— У себя.
Эжени прикрыла дверь, а я, поправив сбившуюся причёску, поднялась со стула и отправилась в кабинет маэстро. Он находился здесь же, в коридоре с гримёрными, только в другом конце и имел более мощную деревянную дверь с табличкой «Г. Родерик». Специально для гостей, чтобы не заблудились — у нас тут некому было их провожать, и в лучшем случае, что светило прибывшим для разговора к маэстро, это отмашка рукой и указание: «Сначала направо, потом налево и до конца».
Я постучалась в дверь и, услышав глухое: «Войдите», толкнула створку. Шагнула через порог и закашлялась — наставник, как всегда, надымил тут так, что дышать стало невозможно.
— Извини, Айрин, — хмыкнул маэстро, откладывая в сторону трубку. Щёлкнул пальцами, стягивая дым в ладонь, спрессовал его в крошечный шарик и отправил в урну под столом. Да, в отличие от меня, Говард Родерик был отличным магом. — Не ожидал тебя так скоро, девочка.
— Я пришла на час позже, чем обычно, — возразила я, улыбнувшись. — Вы просто не следили за временем.
— Да? — Наставник посмотрел на запястье с браслетом связи и удивлённо покачал головой. — Действительно… Совсем заработался. Но пьеса получается неплохая, покажу тебе, как напишу побольше. А пока садись и рассказывай, как всё прошло.
— Мне нечем вас порадовать, маэстро. — Я уселась на стул перед письменным столом, за которым сидел Родерик, и развела руками. — Заседание перенесли по причине того, что айл* Вилиус принёс новые доказательства моей неблагонадёжности в качестве опекуна для Авроры. С местом проживания у него не получилось, теперь пытается напирать на мою нравственность.
(* Айл — вежливое обращение к мужчине в Альганне. Айла — обращение к женщине.)
— Нравственность, говоришь… — задумчиво протянул маэстро, непроизвольно вновь хватаясь за трубку. Из неё посыпался табак, но он этого даже не заметил, продолжая рассматривать меня, хмуря брови. — Значит, завтра пойдёшь в Императорский госпиталь, лично к главному врачу, я договорюсь. Мы с ним вместе когда-то учились в университете.
Я вздохнула. Вот так было всегда: о чём или о ком ни заходила речь, оказывалось, что у Говарда Родерика везде есть знакомые, приятели, друзья, готовые помочь мне по его просьбе. Удивительный маэстро человек, но я это уже давно поняла. Причём во всём удивительный — начиная с внешности, заканчивая литературным талантом.
Чем удивительна внешность? Посмотришь со стороны и подумаешь: «Ох, какой страшный мужик». Небольшого роста, с всклокоченными тёмными волосами, мясистым носом-картошкой и полными губами — прямо скажем, не красавец, да. А потом начнёшь общаться и уже так не думаешь. Потому что из каждой черты лица маэстро сочилось обаяние. Особенно из глаз — тёмно-карих, как утренний крепкий кофе, и таких же тёплых.
Да, Говард Родерик был единственным в мире человеком — если не считать Аврору, но она всё-таки моя младшая сестра, — к которому я, пожалуй, ощущала что-то похожее на любовь.
— И чем мне поможет главный врач Императорского госпиталя? — уточнила я и кашлянула, услышав невозмутимый ответ:
— Он тебе справку даст, что ты невинна. Отнесёшь её в судебный комитет.
Я почувствовала, что начинаю краснеть. Абсолютно непроизвольно. Наверное, если бы маэстро поинтересовался об этом прямо, я бы и то меньше смутилась. Но он говорил с таким убеждением, что сразу становилось понятно: не сомневается. Словно мой любовный опыт написан у меня на лбу.