– О как, – кажется, какое-то пока непонятное нам знание мелькнуло в глазах Чижика, Чижик опустил Цветкова на землю, и тот поправил ворот и рефлекторно отряхнулся – точно так, как, бывало, отряхивалась Фрося, только что Фросины уши при этом производили совершенно уникальный для живого существа звук – такой звук издает запускаемый пропеллер поршневого самолета, а вот Цветковские уши были в движениях своих бесшумны, это мы можем засвидетельствовать совершенно определенно, дорогие мои. – О как, – повторил Чижик. – Лечил маленьких таких, таких вот маленьких насекомых? – Чижик сложил пальцы, словно бы показывая раздавленную вошь. – Да ты просто доктор Айболит, пацан.
– Айболит насекомых не лечил. – Цветков вдруг почувствовал, что ему наплевать на новое только что испытанное унижение, плевать, да-с. Он тоже достал из пачки сигаретку и закурил. – Айболит обезьян лечил. В Африке. А я насекомых, – тут Цветков помимо себя нервно захихикал, посасывая сигарету, – я насекомых убивал, друг мой. Тысячами… – он вновь хихикнул. – Миллионами… Именно поэтому никаких насекомых в России больше не осталось. Нет насекомых! Вообще! Нету! Нету! Нет никаких насекомых! – Цветков удовлетворенно выпустил струйку дыма из-под усов. – В России! А то, что ты постоянно чешешься, друг мой, это иллюзия. Не верь.
Чижик, мгновение помолчав, ничего на цветковские глупости не ответил, а только ткнул пальцем в мусоровоз: – Иди, садись. Киллер, блин, хренов. Я путевой лист сам возьму у Ксюхи, – он было зашагал в сторону конторы, но тут же вернулся. – Да, вот что, парень, – Ксюху…
– Знаю, знаю, – Цветков вновь нервно захихикал. – Ксюху не трахать. Я не буду.
Сорвавшись ногой с рифленой металлической подножки, он со второго раза на нее встал, забрался в кабину и сел на постеленный поверх сидения почему-то новый армейского образца ватник. Прямо напротив него оказалось изображение истребителя – Цветков не разбирался в деталях – МИГа или СУ, но это явно был истребитель, идущий на взлет на грязном стекле мусоровоза. Вместе с Цветковым на истребитель со стекла смотрела стоящая раком голая девица, основательные груди ее свисали вниз, промежность была чистейше выбрита, а губы вокруг вагины – приоткрыты и, казалось, светили нежно-розовым светом, как светила и шоколадная дырочка ануса. Цветков, чего делать было, конечно, совершенно нельзя, рефлекторно протянул руку и попытался фотографию девицы отодрать – тщетно, слава Богу – и девица, и истребитель приклеены к стеклу были намертво, так-то запросто заменить их на репродукцию Джотто не удалось бы. Тут Чижик вскочил с другой стороны кабины за руль.
– Это что за истребитель? – спросил Цветков, желая установить правильные отношения с напарником, – немецкий или американский?
Чижик быстро взглянул на Цветкова.
– Это штурмовик. Русский. Видишь – звезды. А эта сучка – американка Келли Хендерсон. Знаешь?
– Не-а, – сказал Цветков, на мгновение забыв о дипломатии и пролетарской общности интересов.
Чижик на это ничего не ответил, и мусоровоз с Цветковым и Чижиком, тяжко давя колесами песок, выехал со двора Семнадцатой Инспекции в город.
Неистощимая
Голубович жил в бывшей усадьбе князей Кушаковых-Телепневских. Когда-то, во время оно, от центрального дома отходили две дурацкие колонные галереи, словно бы в Гостином дворе в городе, но с течением лет от обеих галерей не осталось – не сказать, чтоб никакого следа – не осталось ничего, кроме кирпичных фундаментов, да и те народец основательно повыламывал. Усадьба не раз и не два за свою жизнь горела. Но горела, да не сгорела. А Голубович, севши в губернаторское кресло и утвердившись в усадьбе, повелел самые следы фундаментов расчистить и учинить на их месте посыпанные кирпичной же крошкою дорожки для его, Голубовича, променаду и плезиру, потому что Голубович, как и король, гулял в любую погоду, а по мокрой земле ходить совсем не любил. Брезглив был наш Иван Сергеич, брезглив, каковое свойство особенно проявилось на закате его жизни, о чем мы, дорогие мои, в свое время незамедлительно и упомянем. Не сомневайтесь.
Да-с, так повелел, значит, проложить дорожки, и бегал по ним каждое утро, вызывая глухое и от невозможности высказать его все накапливающееся раздражение охраны, не всегда могущей поспевать за борзым охраняемым объектом. Тогда добрый Голубович вынес вердикт – нет необходимости бегать каждый день за боссом, если сугубо охранять разом всю территорию губернаторской резиденции. Вот тогда к забору губернаторскому даже и приблизиться стало невозможно, не то, что, скажем, дотронуться до него или же, паче чаяния, форсировать оную двухметровую глухую загородку – чуть приближался кто, конный или пеший, или хоть шалая кошка, чуя запахи иваново-петровской кухни, приседающей побежкой пересекала невидимую граничную черту, – тут же раздавался сигнал. Вот какие строгости завел у себя Голубович. А вы как думали, дорогие мои?