– И дернул меня черт ввязаться в это строительство, – вдруг непоследовательно заговорил Визе. – Я, знаете ли, Иван Сергеевич, прежде занимался исключительно производством конфект… Это меня Генка Шуккерт… То есть, что я… Генрих Густавович… втравил… А на Васильевском-то острове тишина… Дом у меня там, – принялся вдруг изъясняться немец, – дети… Тишина…
– Если вы изволите беспокоиться по поводу новых швеллеровых балок, Альфред Карлович, – начал Красин, – так я еще вчера заказал на заводе у Захарова. Коли проектировщик посчитал проезжую часть под прежнюю, до пятьдесят шестого года нормативом, нагрузку на ось, такого проектировщика, извините, Альфред Карлович, надо гнать в шею… В шею! – начал несколько заводиться Красин. – Хорошо, я посмотрел в расчет… На дворе тысяча восемьсот шестьдесят девятый год! – веско сообщил Красин хозяину, чтобы тот, наконец, узнал, в котором он пребывает времени от Рождества Христова. – Кроме того, нагрузка на ось в будущем непременно станет увеличиваться бешеными темпами, Россия станет индустриальной державою, – безумно, как Дельфийская пифия, добавил Красин, еще не будучи провидцем, еще пророком не ставши; Красин просто был отменным инженером, патриотом и прогрессистом – так вот тогда называли ничего, кроме собственного дела, не соображающих молодцов, поддерживающих Движение; прогрессистом, значит, был инженер Иван Сергеевич Красин. – Так что, по-моему, Альфред Карлович, если хотите знать, весь мостовой переход следует рассчитывать сызнова. Да-с! Для нового времени! Да-с! У Захарова восемнадцатым номером швеллера при протяжке на заводе дают усадку в пересчете на погонный дюйм…
– О чем вы говорите, Господи, Иван Сергеевич! – завопил Визе и ручками всплеснул. – Послезавтра прибывает этот дьявол! Не понимаю! Не-по-ни-ма-ю! Я родился в России, вы знаете, Иван Сергеевич, и отец мой, и дед родились в Санкт-Петербурге… Я русский человек! – взвизгнул немец. – Но не понимаю! Не-по-ни-ма-ю! Нет, бежать, бежать, бежать! Бежать в Москву! За границу! В Германию!
– Да полно вам, – сказал на это Красин.
– Ну, вот что. – Визе вдруг успокоился, зашел за стол и уселся на свое место – над лакированной поверхностью стола начала качаться его голова, словно воздушный шарик на ниточке. – Вот что. Я вас знаю, Иван Сергеевич.
Красин, чуть привстав, поклонился: – Да и я вас знаю, Альфред Карлович.
– Очень хорошо. – Визе коротко сверкнул в улыбке золотыми зубами, побарабанил пальцами по ручке кресла, в котором сидел, и, видимо, окончательно решился. – Вот что, Иван Сергеевич… – Он быстро вскочил, на цыпочках подбежал к дверям в приемную, через которые недавно прошел Красин, и рывком их распахнул. – Пусто, – с некоторым разочарованием сообщил Визе, обернувшись. – Не подслушивает, стерва… Она как только вас видит, тут же идет в дамскую комнату. Э-эээ… Не выдерживает… Да! Надо опять менять на новую, – со вздохом заключил Визе, словно бы речь шла, например, о шляпе, – поизносилась девка…
Красин промолчал. Визе закрыл двери на ключ и вновь уселся.
– Знаючи вас, Иван Сергеевич, и всемерно испытывая доверие к чести, имею покорнейше просить о серьезнейшем одолжении. – Он вновь прислушался. – Вроде тихо…
– Да Бога ради, что хотите, – Красин и предположить не мог, о чем пойдет речь.
Визе повернулся на стуле, открыл стоящий за его спиною сейф, вытащил из него уже знакомую нам сумку, нажал на замочки и распахнул сумку перед Красиным, как фокусник на сцене. В разверстом темном зеве не заячьи уши появились – блеснули перехваченные крест-на-крест банковскими ярлыками пачки ассигнаций.
– Можете не пересчитывать. Три миллиона.
– Однако! – только и произнес пораженный Красин.
Вот кто был провидцем и пророком, так это русский в третьем поколении немец Альфред Визе, пророком был, хотя только что заявил, что, дескать, не понимает, не-по-ни-ма-ет. Все Визе понимал распрекрасно. Он после разговора с Красиным еще появится, к сожалению, в нашем правдивом повествовании. Но еще до исчезновения своего из нашего романа, из столицы империи, из жизни самой успел он оставить в ней немыслимое, невиданное для европейского человека количество незаконных потомков, просто не поддающихся исчислению в простых числах аристотелевой математики, тут требуется интегральное исчисление. Вот, может быть, с потомками Визе нам еще придется встретиться, кто знает? Тогда мало никому не покажется, уверяем вас. Но, повторим, – кто знает? Может, кому-то покажется и мало. Некоторым всего мало, сколько ни подай.
– Я не могу никому довериться, – сухо произнес в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году немец. – А спрятать мне негде, – он тревожно оглянулся на занавешенное окно, – негде. Следят. И здесь ненадежно. Банки закроются завтра же.