Почти две недели они снова жили у Бориса Владимировича. Летчик окреп и был уже готов уходить.
Наутро Пьер и Влади на пожарной машине с летчиком, одетым в костюм пожарника, поехали к испанской границе в сорока километрах от Биаррица. В последнюю минуту к ним присоединился доктор Вольфсон. Ему, еврею, было опасно оставаться в городе. Мати и Андрей с облегчением вздохнули, когда Влади и Пьер вернулись. Дело было сделано.
Немцы уже были осведомлены, что в городе живут два русских великих князя, князь Красинский, урожденный Романов, и балерина, бывшая любовница русского царя. Никто из них не имел французского гражданства.
О себе Мати не беспокоилась. Бог как-нибудь поможет ей, но сама мысль, что Андрей и ее сын будут схвачены и переведены в лагерь для интернированных иностранцев, мучила ее.
Оставаться в Биаррице больше не было смысла, и они решили вернуться в Париж. Через Ренн, настаивал Влади. Так и сделали. На рассвете покинули Биарриц на церковной машине. В Ренне он ждали Влади в маленьком семейном отеле. Он вернулся, в руке у него был экземпляр газеты «Время».
— Плевицкая умерла в тюрьме, — объявил он. — Ее отравили накануне вступления немцев в город. На лице у нее были явные пятна от отравления цианистым калием. Я сам видел. В последнее время она была очень настроена против НКВД и собиралась давать показания об этом Богословском, месье Бого, он сотрудник русского посольства. Очевидно, он был в самом центре дела Миллера. Это он использовал Скоблина и Плевицкую. Самое главное, мам, они хотели схватить тебя, чтобы получился грандиозный скандал, и таким образом отвести в тень с первых страниц газет похищение Миллера. Директор тюрьмы сказал, что двое мужчин пришли к Плевицкой накануне и принесли огромный свежий торт. Надя очень любила торты. Очевидно, именно в тортик и добавили яду.
— Вот ужасная судьба! Они ее убрали, чтобы она не дала показаний против их дипломата. Какая это была певица! Ники обожал ее. — Мати вздохнула.
По дороге было много приключений. Один раз их остановил полицейский и спросил розовую карту, водительские права. Влади показал.
— А вы какой национальности? — спросил полицейский.
— Russe d'origine. (Русские по происхождению.)
— А, знаю… Ленин, Пушкин… Счастливого пути!
— Странное сочетание, — рассердился Андрей.
— Ну, он необразован, папа, это простой полицейский.
К концу октября они наконец добрались до Парижа. В 6 вечера улицы были пусты. Моросил мелкий парижский дождик и блестели мокрые мостовые. Город был на осадном положении. Всюду висели флаги со свастикой. Немцы были повсюду. Они вели себя подчеркнуто вежливо. Париж находился под оккупацией, и французы люто их ненавидели.
Денег не было. Они жили, продавая украшения, которые Ники когда-то дарил Мати. Андрей работал директором балетной школы, в которой числилось два ученика. Он занимался бухгалтерией и другими административными делами. Мати обучала двух девочек. Влади говорил, что работает в газете, в какой, никто не знал. Они никогда не видели ни единого экземпляра. Влади дома жил мало. Почти всегда он ночевал где-то на стороне.
Квартал их был буржуазным, магазинов не было, и чтобы купить хлеб и какую-нибудь еду, Мати приходилось пешком преодолевать большое расстояние. Дорога занимала минут тридцать пять. Однажды она так устала, что присела в кафе около булочной. Денег в кармане было очень мало, и она попросила только стакан воды. Пока воду несли, она осмотрелась. Чистенький старичок подбирал окурки, пожилая неопрятная женщина пила красное вино, расплескивая его дрожащими руками. Толстая усатая кассирша дремала за кассой, какой-то человек наклеивал кусок картона на оконное стекло. Рукой на нем было нацарапано: «Здесь евреев не обслуживают».
— Варвары, это варвары, — жаловалась она дома Андрею. — Как француз может такое сделать?
В это кафе она больше не ходила. В сущности, кафе было отвратительным, прислуга невоспитанная, стулья неудобные, не очень-то и хотелось. На Рождество увезли на грузовике еврейскую семью, мужа с женой и тремя красивыми девочками, пяти, семи и одиннадцати лет. Консьержка, мадам Готье, сразу же получила разрешение сдавать комнаты кому угодно, кто мог платить.
— Почему не всю квартиру? — спросила Мати.
— Комнаты по отдельности сдавать выгоднее.
Ее навестил бывший танцор, звезда парижской Оперы, Серж Лифарь, протеже Дягелева. Теперь немцы назначили его директором театра. Никто не хотел занимать этот пост.