— Мы с тобой не женаты.
— Пока не женаты, — поправил он и, довольный, ухмыльнулся.
Вблизи его шея казалась еще более уродливой, а голова походила на бейсбольный мяч на постаменте. Если не считать этого — что поделаешь, наследие дикой карты — он был довольно красивым мужчиной. Коротко стриженные каштановые волосы с проседью на висках, веселые карие глаза, решительный подбородок.
Он наконец справился с дверью и поставил ее на ноги.
— Моя крепость. Надеюсь, тебе понравится.
Квартира выдавала простое происхождение своего хозяина. Удобный диван, кресло, придвинутое к телевизору, кипа номеров «Ридерз дайджест» на кофейном столике, большое и довольно скверно выполненное живописное полотно — корабль, сражающийся с неправдоподобно высокими волнами. Подобных картин всегда полно на распродажах произведений никому не известных художников в гостиницах «Хилтон».
Однако в комнатах царила безупречная чистота, а на подоконниках — штрих, который совершенно не вязался с обликом этого крупного и сильного мужчины, — красовались горшки с разноцветными африканскими фиалками.
— Рулетка, со времени моего выпускного бала я ни разу не проводил всю ночь вне дома.
— Готова побиться об заклад, что еще как проводил.
Он вспыхнул.
— Я был примерным мальчиком.
— Мама всегда советовала мне остерегаться примерных мальчиков.
Мужчина подошел к ней, обнял.
— Я теперь уже далеко не такой примерный.
— Надеюсь, ты имеешь в виду свое поведение, а не способности в постели, Стэн.
— Рулетка!
— Ханжа! — поддразнила она его.
Он уткнулся носом ей в шею, легонько прикусил мочку ее уха, а Рулетка протянула руки и провела пальчиками по бокам его раздутой шеи.
— Это тебе мешает?
— То, что я Плакальщик? Да ничуть. Это отличает меня от других, а мне всегда хотелось быть не таким, как все. Мой старик просто с ума сходил. Он все говорил, что таким, как мы, и вода питье — ну, то есть что выше себя не прыгнешь. Да, то-то бы он удивился, если бы увидел меня сейчас. Эй! — Он протянул руку и кончиком толстого пальца смахнул слезинку с ее щеки. — Ты что это вдруг плакать вздумала?
— Так, ничего. Просто… просто мне вдруг что-то взгрустнулось.
— Да ну, брось. Идем, я продемонстрирую тебе свои способности в постели.
— Перед завтраком? — спросила она, пытаясь отсрочить неизбежное.
— Ну да. Заодно и аппетит нагуляем.
Рулетка покорно поплелась за ним в спальню.
Дженнифер пошарила рукой в недрах сейфа и наткнулась на что-то, похожее на монеты, сложенные в небольшой мешочек. Она попыталась сделать одну монету бесплотной и нахмурилась — та так и осталась материальной.
Наверное, золотые, подумала она, — южноафриканские крюгерранды или, может быть, канадские «кленовые листья».
Плотные материалы вроде металла, в особенности золото, делать бесплотными было трудно — требовались более глубокое сосредоточение и большой расход энергии. Она решила пока оставить монеты на месте и продолжила исследовать содержимое сейфа. Ей без труда удалось протащить сквозь стену три небольших записных книжки, а поскольку в темноте читать было невозможно, девушка зажгла небольшую настольную лампу, стоявшую на столе. У двух книжек оказались гладкие черные обложки, у третьей переплет был синий и матерчатый, с рисунком в виде бамбуковых стеблей. Дженнифер раскрыла самую верхнюю из трех.
Картонные листы были заклеены рядами кармашков, в которых лежали пестрые бумажные квадратики. Почтовые марки. Те, что находились на самом верху, походили на британские, хотя слова на них были на незнакомом языке, а поверх рисунков значилась одна и та же дата «1922». Она наклонилась пониже, чтобы лучше разглядеть их, и замерла — откуда-то из темноты поблизости послышался слабый звук. Дженнифер подняла голову, но ничего не увидела. Ее глаза уже привыкли к свету, и она повернула лампу так, чтобы свет падал на дальний конец стола.
И остолбенела. Сердце у нее внезапно забилось где-то в горле.
На углу стола стояла пятигаллонная банка размером почти с чан для охлаждения воды. Только эта банка была стеклянной, а не пластмассовой, и ни с чем не соединялась; а еще — в ней находилось какое-то существо, чуть больше фута в высоту, с зеленой бородавчатой кожей. Прижав перепончатые лапы к стеклу, существо высунуло голову из воды; с крохотного личика на Дженнифер смотрели абсолютно человеческие глаза.
Они долго-долго изучали друг друга, потом существо открыло рот и пронзительно заверещало:
— Кииииин! Воооор! Воооор!
«А в „Нью-йоркском стиле“ ничего не упоминали о том, что Кин держит сторожевого водоплавающего джокера», — промелькнуло в голове у Дженнифер, и в это мгновение в соседних комнатах вспыхнул свет. По всему дому поднялся шум, а джокер в стеклянной банке все никак не унимался и продолжал вопить, призывая Кина мерзким голосом, который резал уши и буравил мозг.
«Сосредоточься, — приказала она себе, — или дерзкая похитительница, прославленная Дух, будет поймана, и все узнают, что под этой личиной скрывается Дженнифер Малой, скромная сотрудница Нью-Йоркской публичной библиотеки». Тогда она вылетит с работы и окажется за решеткой, это уж как пить дать. А что скажет мама?
У двери послышалась какая-то возня; загорелся верхний свет. Девушка увидела высокого и худого чешуйчатого джокера. Зашипев на нее, он вывалил неимоверно длинный раздвоенный язык, потом поднял пистолет и выстрелил. Он прицелился верно, но пуля, не причинив похитительнице никакого вреда, отскочила от стены. Дженнифер стремительно проваливалась сквозь пол, крепко прижав к груди три книжки.
Когда Джек ушел, Вонищенка начала свой утренний ритуал. Усевшись в мягкое, обитое красным бархатом кресло, она закрыла глаза и сосредоточилась на своих питомцах. Пестрая кошка кормила котят, а черный кот охранял свое семейство. Енот спал, уткнувшись головой ей в лодыжки. Всю ночь он рыскал по викторианскому жилищу Джека и к утру совсем выбился из сил. Вонищенка очень надеялась, что он ничего не испортил. Она установила в головке енота ограничения, строго-настрого запретив приближаться к его вещам. В последнее время этот запрет действовал безотказно, но она до сих пор не могла забыть, как ей влетело от Джека, когда зверек скинул с полки все до единого выпуски его любимых комиксов про Пого.
Вонищенка погладила спящего енота и отправила свое сознание путешествовать по городу. Теперь это стало несложным, превратилось в ритуал бодрствования — хотя все чаще и чаще, если поблизости не было Джека, она придерживалась ночной схемы. Джек и Розмари стали для нее очень важны, прошли многие годы, прежде чем она научилась доверять им, но, однажды подарив это доверие, она с пугающей легкостью начала впадать в зависимость от их присутствия.
Женщина сердито тряхнула головой, недовольная тем, что отвлеклась на размышления о вещах, ей не подвластных, и потеряла след существ, которые, наоборот, находились в ее власти. Ее сознание пробежало среди крыс в туннелях, среди кротов, кроликов, опоссумов, белок, голубей и других городских птиц. Она подсчитала погибших за ночь — таких всегда оказывалось немало. Пришлось смириться с тем, что некоторые из них неизбежно обречены на гибель. Одни становились жертвами хищников, других убивали люди. Когда-то она пыталась спасти всех, защитить слабых от хищников. И это едва не стоило ей рассудка. Естественный круг жизни, смерти и рождения оказался сильнее, и Вонищенка научилась действовать в его рамках. Животные умирали; на смену им приходили другие. Лишь вмешательство человека могло нарушить этот нескончаемый круговорот. Впрочем, людей она пока контролировать не могла. Вонищенка мимолетно пробежалась по обитателям зоопарка. Ее сознание окрасилось ненавистью к клеткам. «Подождите немножко, — пообещала она уже в который раз четвероногим узникам. — Подождите…»
Прикосновение теплой лапы к щеке вернуло ее к реальности. Черный кот тяжестью всех своих сорока фунтов улегся у нее на груди. Когда глаза женщины раскрылись, он лизнул ее в нос. Вонищенка протянула руку и почесала его за ушками, а затем послала теплое мысленное прикосновение, которое для себя определяла как любовь. Он замурлыкал и ответил ей образом пестрой кошки, которая отгоняла котят от викторианской мебели Джека. Оставшись без присмотра, малыши немедленно принимались с воодушевлением точить когти о ножки кресел, сделанных в виде львиных голов.