Следующие несколько долгих минут Гризли тратит на то, чтобы как можно короче объяснить, как сделать то, что он называет «встроенным поддевом». Для меня это больше похоже на безвкусную висящую серьгу. На ней не много опушки, кроме той, что он называет «бактейл», на конце, чтобы замаскировать крючок. Здесь нет замысловатых плетений, только нанизывание ярких бусин, грузил и кованого медного лезвия, которое, по его словам, вращается в воде и привлекает внимание рыбы.
Гризли показывает мне готовый вариант, а затем разрешает попробовать.
— Ты не собираешься остаться и присматривать? — спрашиваю я, когда он встает из-за стола.
Мужчина натягивает вязаную шапочку и куртку.
— Нет.
Поняв, что бессмысленно спрашивать, куда он направляется, я позволяю разочарованию поселиться в моей груди, а затем перехожу к новому проекту. Дверь открывается и закрывается за моей спиной, и хотя я чувствую себя немного виноватой в том, что украла его хобби, мне слишком не терпится сосредоточиться на чем-то новом, чтобы чувствовать себя слишком ужасно.
Я повторяю процесс, который мне показал Гризли, и стараюсь не слишком глубоко задумываться о том, чем занят мужчина в такой снегопад. Мысль о том, что он забрел слишком далеко и застрял в метели или получил какую-то травму, заставляет меня съежиться.
Не позволяя себе беспокоиться о вещах, которые не могу контролировать, возвращаюсь к изготовлению приманки. Поскольку они так похожи на серьги, к тому времени, когда Гризли возвращается в хижину, я в конечном итоге изготавливаю подходящий набор. Он весь в снегу, щеки и нос красные.
Мужчина отряхивает от снега куртку, шапку и перчатки, а затем направляется к дровяной печи, чтобы согреться.
— Смотри, что я сделала. — Я поднимаю приманки, подношу их к ушам и ухмыляюсь. — Многофункциональные.
Гризли хмурится, выглядя не впечатленным.
— Серьги.
Он снова сосредотачивается на огне, потирая руки над жаром.
— Завидуешь? — Я восхищаюсь своими творениями на столе. — Обламываешь мою крутизну.
Мужчина издает странный звук, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть легкую усмешку на его губах, прежде чем он скрывает ее, выдувая теплое дыхание в кулаки. Это что… смех? Больше походило на зверя, которого пнули под ребра — рычание с намеком на писк.
Интересно, откидывал ли он когда-нибудь голову назад и смеялся так сильно, что на глазах выступили слезы? Или смеялся так сильно, что не издавал ни звука, и болели мышцы живота?
К сожалению, что-то подсказывает мне, что ответ на этот вопрос — нет.
АЛЕКСАНДР
За последние сорок восемь часов я усвоил ценный урок.
Когда женщина чего-то хочет, чем скорее я ей это дам, тем быстрее она перестанет быть чертовски несносной. Игнорирование — не лучший способ заставить ее оставить меня в покое. Как оказалось, совсем наоборот.
Из-за этого откровения я оказался там, где сейчас — сидя за столом с женщиной, сидящей в своем кресле слишком близко ко мне, играя в карточную игру, которую она называет «Войной».
Бессмысленная и совершенно скучная, игра для дошкольников. Переворачиваете карты одновременно, старшая карта получает пару, равные карты означают войну, тот, у кого в конце окажется вся колода, выигрывает.
С тех пор как мы начали играть, Джордан перестала болтать со скоростью миллион миль в минуту, но, к сожалению, не остается полностью спокойной.
— Моё. — Она забирает мою тройку червей и свою восьмерку треф.
Я сжимаю челюсти. Снова переворачиваем карты.
— Твоё. — Женщина тычет в меня своим валетом пик вместе с моим королем червей.
Делаю успокаивающий вдох. Снова переворачиваем.
— Тьфу, опять твоё.
— Я знаю основы математики. Не нужно каждый раз объявлять, чья карта выше.
Снова переворачиваем.
— Ха! — Она собирает карты. — Моё!
Долгое внутреннее рычание грохочет в моем мозгу. Как можно выжить, застряв с кем-то в помещении на какое-то время, не совершив убийства? И почему она намеренно разжигает мой гнев?
— Война! — Она возбужденно ерзает на месте, сотрясая шаткий стол. — Положи семь карт лицевой стороной вниз…
— Я знаю.
Ее глаза становятся преувеличенно большими.
— Ладно, боже.
Джордан быстро кладет свои карты, а я медлю, потратив несколько лишних секунд, чтобы мои руки не дрожали от раздражения.
— Когда у тебя день рождения?
Я кладу остальные карты и подумываю о том, чтобы проигнорировать ее, но напоминаю себе, что лучший способ заставить ее замолчать — это ответить.
— В феврале.
— Какого числа?
— Двадцать первого.
Она видит, что я выложил все свои карты.
— На счет три. Один. Два. Три. — Мы переворачиваем нашу последнюю карту, и моя карта выше, десятка к ее тройке. — Ты выиграл, черт возьми. — Женщина толкает все карты в мою сторону, и я собираю их в свою стопку. — Сколько тебе лет?
— Тридцать три.
Джордан переворачивает свою карту, и я следую за ней.
— Я выиграла. У меня выше.
«Да твою же мать».
Мне требуется все мое мужество, чтобы не перевернуть чертов стол и не послать ее и эти дурацкие карты подальше.
— Какую музыку ты любишь?
Сжимаю свои карты так крепко, что они сгибаются.
— К чему все эти вопросы? — Это идет вразрез со всем, чему я, как мне казалось, научился.
— Это называется бе-се-дой. — Последнее слово она произносит так, будто я плохо слышу и читаю по губам.
— Больше похоже на инквизицию. — Я переворачиваю карту.
— У тебя выше. — Женщина толкает карты в мою сторону. — Это потому, что ты не участвуешь. — Она переворачивает карту. — Мой день рождения третьего апреля, мне двадцать семь, и я люблю джаз.
— Джаз?
— Да. Это тебя удивляет? — Мы переворачиваем карты, и она забирает выигрыш.
Немного, но я не говорю ей об этом, потому что думаю, что ее оскорбит, если узнает, что я считаю её слишком незрелой и простой, чтобы любить что-то столь сложное, как джаз.
— Я играла на саксофоне в средней школе. Это была бесплатная программа после школы, и все, что я научилась играть это «Old MacDonald Had a Farm», но мне нравилось звучание. — Она вздыхает и смотрит куда-то вдаль. — Тонко и проникновенно. Я могу слушать Джона Колтрейна и Чарли Паркера весь день. Было бы неплохо, если бы в этом месте была музыка, — говорит она и оглядывается вокруг, как будто внезапно может появиться проигрыватель. Ее спина напрягается, когда она смотрит в окно. — Я вижу голубое небо! — Женщина вскакивает со стула и подходит ближе к окну. — Снег не идет. — Ее голова резко поворачивается ко мне. — Мы можем порыбачить!
— Спасибо, черт возьми, — бормочу я себе под нос и бросаю остальные карты на стол.
По крайней мере, пока мы ловим рыбу, я могу сказать ей, чтобы она вела себя тихо, чтобы не спугнуть наш ужин. По крайней мере, свежий воздух будет хорошим детоксикатором для моей нервной системы.
Находясь в тесном контакте с этой женщиной, наблюдая, как она передвигается по пространству, одетая только в обтягивающие термальные штаны и топ, я испытываю себя во всех отношениях. Мои мышцы остаются в постоянном напряжении и покалывании, мой живот постоянно сжат, а кожа слишком натянута.
Единственное время, когда я чувствую хоть какое-то облегчение — это когда ложусь спать, но когда закрываю глаза, мои мысли разбегаются и напоминают мне, что в глубине души я всего лишь мужчина. Я провел в этой хижине несколько месяцев и никогда не испытывал такого беспокойства, как в последние несколько дней. Вся причина моего приезда сюда заключается в том, чтобы расслабиться, зарядиться энергией и избежать ответственности за свою повседневную жизнь. И когда возвращаюсь, я всегда чувствую себя лучше, менее взволнованным, более приятным. Эта хижина спасала меня больше раз, чем я могу сосчитать.
В этот раз боюсь, что это может погубить меня.