Джордан надевает спортивные штаны и фланель, которые после того, как я показал ей, как их стирать, она объявила своими. Стараясь не слишком задумываться о том, что она завладела моими вещами, надеваю куртку, хватаю две удочки и снасти.
Женщина встречает меня в дверях с сияющей улыбкой, которая исчезает, как только она видит мое лицо.
— Ого. Почему такая кислая киска?
В одно мгновение все напряжение в моем теле перенаправляется на мое лицо в попытке удержаться от улыбки. Тщетное усилие, когда я чувствую, как мое безразличие трескается.
— Что? — спрашивает она.
Потираю усы и бороду и массирую мышцы щек.
— Что?
Прочищаю горло.
— Ничего.
Женщина наклоняет голову.
— Это явно что-то. Просто скажи мне.
— Термин — кислая мина5.
Она хмурится.
— Именно это я и сказала.
— Нет. — Я чешу челюсть. — Ты сказала «кислая киска».
— Знаю. — Медленная улыбка расплывается на ее лице, и Джордан пожимает плечами. — Просто хотела посмотреть, смогу ли заставить тебя сказать «киска».
— Почему?
— Потому что тебе нравится поправлять меня, когда я ошибаюсь. Потому что ты выглядел несчастным. — Она кивает головой в сторону моего рта. — И, может быть, потому, что мне нравится твоя улыбка.
Я не улыбаюсь... черт… Я улыбаюсь.
Тут же стираю улыбку и тянусь к двери.
— Пойдем, пока снова не пошел снег.
— Может, мне стоит начать называть тебя Ворчуном, а не Гризли, — говорит она, проходя мимо меня в дверь.
Мои братья — единственные люди, которым сходит с рук дразнить меня, и даже они знают, что это рискованно. Эта женщина ничего не знает о мужчине, с которым живет. Понятия не имеет о том, что я сделал и на что способен. Ее бесстрашие — освежающе, но рискованно. Чем скорее я верну ее в ее мир, где ей самое место, тем лучше будет для нас обоих.
Иду впереди по глубокому снегу, чтобы расчистить путь, а она неторопливо идет следом. Теперь, когда у нее было несколько недель, чтобы залечить раны, женщина двигается намного лучше. Она может быть готова отправиться в поход отсюда через неделю.
— Как красиво, — говорит Джордан, когда мы приближаемся к озеру. — Не могу поверить, что это было здесь все это время. — Ее дыхание превращается в белые облака из ее приоткрытых губ, когда она смотрит на озеро, окруженное деревьями.
Я убираю снег с причала, чтобы освободить место для нас, но при этом держусь на безопасном расстоянии от воды. Скользкий лед, ледяная вода и все еще заживающие сломанные кости — плохая комбинация для тех, кто изо всех сил пытается удержаться на ногах, просто шагая.
Женщина, кажется, впечатлена пейзажем, а это значит, что я готовлю наши удочки в тишине. Видя, что она все еще держит руку приклеенной к ребрам для защиты, я готовлю для нее удочку и вкладываю в ее здоровую руку.
— Наматывай медленно. Почувствуешь рывок, дерни назад. Сможешь с этим справиться?
— Да. — Она закатывает глаза.
С воды дует прохладный ветерок, а облака все еще достаточно плотные, чтобы заслонить солнце. Я забрасываю удочку, и нежный плеск воды о берег успокаивает мое сердце.
— Что мне делать после того, как я намотаю?
Ее голос разрывает мой мирный пузырь, и я смотрю на женщину, чтобы увидеть, как она пытается забросить.
— Мне просто… — Она неуклюже перемещает удочку в сторону.
— Я достану. — Я начинаю наматывать приманку.
— Сама смогу это сделать. — Женщина отводит здоровую руку назад и выбрасывает ее вперед с большей силой, чем я думал, она способна. — Вот дерьмо! — Удочка летит вперед и плюхается в воду.
— Ты, должно быть, шутишь, — бормочу я себе под нос и качаю головой.
Ее рука взлетает ко рту.
— Ой, мне так жаль! — Джордан смотрит в сторону озера, словно ожидая, что удочка останется плавать на поверхности. — Я не знаю, как это получилось. Я пыталась сделать то же, что и ты. — Она убирает руку с лица, выглядя побежденной. — Я куплю тебе новую.
Я возвращаюсь к своей удочке, надеясь вытащить что-нибудь на ужин. Бросаю и наматываю, находя хороший ритм, но на этот раз мое внимание разделено, пока я наблюдаю за женщиной, которая пинает и топчет снег на причале.
— Не упади.
— Постараюсь. — Она перестает двигаться и наблюдает за мной пару минут. — Могу я попробовать...
— Нет.
Ее нижняя губа выпячивается, розовая, пухлая и влажная.
Глядя на неё, мне становится не по себе, поэтому я снова поворачиваюсь к воде.
— Это моя последняя удочка.
— Хорошо, ладно. — Наконец женщина сходит с причала, направляясь к перевернутой лодке, которой удалось избежать снегопада на своем месте под заснеженной сосной.
Несмотря на то, что я чувствую на себе ее взгляд, женщину достаточно легко игнорировать.
Я провел всю свою жизнь под всевозможными объективами, от микроскопа до камеры, под бдительными взглядами моих братьев и контролирующим взглядом отца. Пусть она присоединится к зрителям, мне все равно.
Пока она молчит.
ДЕСЯТЬ
ДЖОРДАН
— Ты замерзла.
Почему его замечание всегда звучит как обвинение?
Выпрямляюсь, сидя на, выброшенной на берег, перевернутой лодке, стараясь выглядеть не замерзшей, просто чтобы доказать ему, что он ошибается.
— Я в порядке.
Его густые темные ресницы так близко друг к другу, что кажется, будто он закрыл глаза, но я знаю лучше. Морщинки в уголках его глаз и сердитый взмах бровей — это развевающийся флаг раздражения.
— У тебя губы синеют, когда холодно.
Я сжимаю губы между зубами и покусываю в надежде вернуть немного цвета.
Хруст снега под его сапогами заставляет мужчину казаться еще больше, чем он есть на самом деле. Гризли пихает мне металлическое ведро, в котором две рыбы, которых ему удалось поймать.
Беру ведро, и он дергает подбородком, чтобы я встала и пошла обратно в хижину.
Я хмурюсь, но все равно встаю и иду за ним. По правде говоря, находиться на свежем воздухе — это самое нормальное и непринужденное чувство, которое я испытывала с тех пор, как попала сюда.
Я еле передвигаю ноги, когда возвращаюсь в четыре стены в крошечной темной хижине с кем-то, кто отказывается вступать в разговор. Но мужчина прав, мне холодно, и случай переохлаждения сделал бы мое и без того мрачное существование намного хуже.
Почему меня не мог спасти экстраверт? Кто-то, кто процветал в разговорах и настаивал на том, чтобы поделиться каждой деталью своей жизни?
Смотрю, как мощные, обтянутые джинсами ноги Гризли легко двигаются по снегу, его большие плечи так широки, что я буквально иду в его тени. И его задница — произведение совершенства, то, как она двигается… Нет. Нет, я не собираюсь проверять задницу Гризли.
Отрываю взгляд, настаивая, чтобы глаза смотрели куда угодно, только не вперед. Заснеженные деревья, как на рождественской открытке. Даже без солнца деревья сверкают, как кожа Эдвада Каллена… Я врезаюсь в спину Гризли.
— Что…
— Ш-ш-ш. Смотри, — тихо говорит он.
Там, всего в нескольких метрах перед нами, рысь. Мое сердце колотится, когда разум воспроизводит предупреждающие знаки.
— Думаю, они злые.
Гризли остается неподвижным, но не кажется встревоженным. Конечно, нет. У него две эмоции — безразличие и ярость.
Комок серого меха, зубов и когтей не шевелит ни единым мускулом, но смело смотрит на нас, как будто бросает нам вызов двигаться первыми. Рысь хоть и не намного больше собаки-бигль, не сомневаюсь, что, если спровоцировать, она сожрет мое лицо.
Я пытаюсь обойти Гризли, но он вытягивает руку и удерживает меня. Он тоже беспокоится, что его лицо сожрут? Быстро соображая, я протягиваю руку к ведру и хватаю одну из рыб.
— Апорт! — Здоровой рукой я швыряю рыбу в лес.
Рысь вздрагивает и убегает в сторону рыбы.
Гризли хмуро смотрит на меня сверху вниз.