— Соображаешь?
— Ничего в этом не вижу.
— Ты не видишь, а петербургский митрополит Серафим увидел да лично прочитал это стихотворение царю: посрамление церкви!
— Ну и...
— Царь повелел книгу изъять, цензора посадить на гауптвахту.
Квартира меж тем наполнялась народом. Историк Строев и востоковед Петров затеяли разговор о Гегеле, к которому большинство в кружке относилось со школьническим преклонением.
— Для познания жизни,— заметил Строев, отражая нападки на свою науку,— исторические факты имеют не меньше значения, чем умозрительные построения.
Это вызвало негодующие возгласы.
— Ты неправ, Строев,— мягко сказал Станкевич.— Ты уткнулся носом в исторические фактики и не видишь того, что выше опыта, то есть ты отдалился от перехватывающего духа. Нет, нет, Строев, философия выше истории, выше естествознания, выше поэзии. Я, например, не понимаю естествоиспытателя, который считает ножки у козявок. Я не понимаю поэта, отдающегося на волю своих субъективных поэтических грез. Я не понимаю вашего брата историка, который, начав с Ромула, за целую жизнь не дойдет до Нумы Помпилия. Нет, Строев, все эти ученые не абсолютные личности. Только через философию ты сможешь достигнуть объективного наполнения и ощутить свое единство с субстанцией конкретной жизни.
Тимоша уважительно хлопал глазами и ничего не понимал, ибо все эти «объективные наполнения», да «абсолютные личности», да «перехватывающие духи» — из того философского жаргона, которым щеголяли в этом кружке.
Разговор продолжался за столом. Ужин простой — чай да хлеб с маслом. Ни вина, вообще ничего хмельного. Опьянение — чисто умственное. Во время этой пастушеской трапезы встал Костя Аксаков, высокий юноша атлетического сложения с несколько татарским лицом.
— Господа,— сказал он.— Гоголь написал новую повесть: «Коляска».
Восторженные восклицания. Белинский крикнул:
— Наконец-то! Когда Гоголь молчит, это сущее разорение для нашей литературы!
Отовсюду вопросы:
— Где можно ее прочесть?
— Господа, она еще не напечатана, она только имеет появиться в «Современнике».
Вздохи разочарования.
Аксаков подымает руку:
— Но, господа, эта повесть здесь.
— Где?!..
— У Николая...
Все взгляды обращаются на Станкевича.
Он, улыбаясь, извлекает из кармана тонкий свиток и потрясает пм в воздухе. Благоговейная тишина. Развернув, он начал читать:
«Городок Б. очень повеселел, когда начал в нем стоять *** кавалерийский полк»...
Дружный смех. Белинский слушал восторженно. Станкевич читал хорошо. У него вообще были актерские наклонности. Он умел искусно разыгрывать фарс в знакомых лицах. Вот и сейчас, закончив чтение и подойдя к окну, он с уморительным сходством изобразил адъюнкта греческой словесности Василия Ивановича Оболенского: как-то уменьшился ростом, скроил лицо в похоронно-торжественную мину и, мешая бас и дискант, запел из Гомера: «Муза, поведай о том многоопытном муже...» Все так и покатились со смеху. Но тут Саша Ефремов крикнул:
— Осторожно, вот он!
Действительно — дьявольское совпадение! — па улице, как раз против окна, проезжал в коляске Оболенский.
Станкевич смущенно:
— А вдруг заметил?
Среди наступившей тишины застенчивый Вася Красов неожиданно сказал:
— А ничего, он подумал, что здесь зеркало стоит.
Все так и грохнули смехом. Но Станкевич все же предпочел задернуть шторы,— оно полезно и в том отношении, дабы многолюдством собравшихся не воспалять подозрительности полиции и добровольных соглядатаев. Тем более, что вольность суждений возникала в разговорах этих молодых людей поминутно и непроизвольно. Услышав, как Станкевич вдалбливает юному Тимоше Всегдаеву свою всепримиряющую философию: «В мире господствует дух, разум: это успокаивает меня насчет всего»,— Алеша Марков, живописец, воскликнул:
— Существования одного голодного нищего довольно для меня, чтобы разрушить гармонию природы!
Разговор этот, между прочим, передал Герцену Яша Почека, посещавший и его кружок. Герцен пожал плечами и сказал:
— Мы можем холодно уважать круг Станкевича, но сблизиться с ним не можем. Их кружок философский, наш политический. Мы не противоположны, мы просто различны. Они там себе вычерчивают философские системы. Мы же мечтаем о том, как начать в России новый союз по образцу декабристов...