Белинский в ответ тоже натянуто:
— Помилуйте, считаю за честь...
Прямо высокие договаривающиеся стороны! Последняя их встреча кончилась разрывом, казалось — навсегда. А между тем их тянуло друг к другу.
Герцен огляделся. Жалость затопила его сердце. Два стула, стол, покосившаяся койка с тощим тюфячком. Впрочем, чисто, опрятно. Но цветов! Вот где роскошь! На подоконниках, на столе, на полках, и просто на полу, в горшках, кувшинах, банках, а иные просто плавали в тазах с водой.
— Не помешал? Вы, кажется, работаете?
Белинский махнул рукой:
— Пишу статью «Об очерках русской литературы» Полевого. Трудно...
— Трудно?
— У меня к нему смешанное чувство. Я уважал его. Но нынче он показывает себя в таком свете...
— Да...— Герцен покачал головой.— Он выбит из колеи.
— Только ли? Не слишком ли вы к нему снисходительны?
Это прозвучало вызовом. Герцен вскинул на Белинского глаза, опущенные длинными ресницами. Подумал:
«Кажется, он бросает мне перчатку...»
Сказал:
— Признаться, мне жаль Полевого. Когда-то, во времена «Московского телеграфа», он был бойцом. А ныне его «Сын отечества» вызывает только грустное удивление.
— Почему? Объясните.
— А что ж тут объяснять?.. Полевой стал покорным и льстивым. Пошел на сделки со своими врагами. Повторяю, мне печально слышать имя Полевого рядом с именами Греча и Булгарина. Мне печально присутствовать на представлениях его пьес, которым рукоплескают тайные агенты и официальные лакеи. Вы, может быть, не согласны со мною?
— Вы сравниваете его с Булгариным? Да Полевой сделался гнуснее Булгарина! Ныне это человек готовый на все мерзкое. Да он просто гадина ядовитая, на раздавление которой я обрекаю себя, как на служение истине!
— Ну вот,— сказал Герцен, улыбаясь,— мы с вами кое в чем сошлись. После нашего последнего разговора — не забыли? — о «Бородинской годовщине»...
Белинский вскочил со стула. Лицо его, как всегда в минуты волнения — радостного ли, горестного ли, все равно,— залилось краской.
— Ну, слава богу,— сказал он,— заговорили об этом, а я с моим глупым характером не знал, как начать... Герцен, ваша взяла: жизнь в Петербурге меня лучше убедила, чем все доводы. Забудемте этот вздор, что я городил тогда. Довольно вам сказать, что на днях я обедал у Краевского, и там случилось быть одному инженерному офицеру. Хозяин начал знакомить нас, как водится, назвал меня. Тот тихонько хозяину: «Это автор статьи о «Бородинской годовщине»?» — «Да».— «Покорно благодарю, я не буду с ним знакомиться». И что ж, Герцен, я схватил этого офицера за руку, горячо пожал ее и сказал ему: «Вы благородный человек, я вас уважаю»... Чего же вам больше, Герцен?
Это было сказано так пылко, так наивно и так прекрасно, что Герцен подумал, глядя на раскрасневшегося Белинского: «Боже, до чего же он хорош...
И он встал, протянул Белинскому обе руки.
— Ну, что? — спросил Виссарион задыхаясь.
— Белинский, забыто все прошлое!
— Слава богу, как гора с плеч...
Они обнялись.
Полетели письма в Москву. От Герцена — Кетчеру:
«Белинскому я могу выдать аттестат в самых похвальных выражениях. Чтобы охарактеризовать его благодатную перемену, достаточно сказать, что он пренаивно вчера рассказывал: «Один человек, прочитавший мою статью о Бородине, перестал читать «Отечественные записки», вот благородный человек!» Мы с Белинским сблизились...»
От Белинского — Боткину:
«...этот человек (Герцен.— Л. С.) мне все больше и больше нравится... какая восприимчивая, движимая, полная интересов и благородная натура!.. Что он ругал меня в Москве за мои абсолютные статьи — это новое право с его стороны на мое уважение и расположение к нему».
Белинский вовсе не стал пренебрегать обществом Языкова, Комарова, Маслова. Верность друзьям оставалась одной из основных его добродетелей. Он сам о себе говорил:
— Полюбив человека, я уже не могу от него оторваться.
Однако общество их, даже Панаева, не удовлетворяло Неистового. Все-таки, общаясь с ними, он должен был немного пригибаться, чтобы быть с ними одного роста. Не раз старался он завести общий глубокий разговор — не получалось. Или он проповедовал в пустыне молчания, и, не встречая ни отклика, ни хотя бы возражения, сам иссякал мыслью и потухал. Либо разговор, начатый серьезно, вскоре сбивался на вздор.
Иначе с Герценом. Его живой, сильный, самобытный ум, его образованность, его кровная заинтересованность в больших вопросах мира, его самостоятельный и смелый образ мыслей как бы подстегивали Белинского, вызывали наружу все его убеждения. Общество Герцена с каждым днем стало доставлять ему все больше наслаждения. Все больше оба они ощущали свое душевное сродство.