– Не сама, доктор Маркс, не сама, – засмеялся Эвербек. – Ее разрушил бог.
– Ну вот видите, еще и бог тут вмешался. А ведь и это нужно было знать.
– Вы, однако, ложитесь, – спохватился Эвербек. – Я, кажется, совсем забыл, что вы больны. Ложитесь и лежите. И прекратим спор. Отложим его до другой встречи. Не скрою, что буду ждать ее с нетерпением. Поправляйтесь. Отдыхайте и поправляйтесь.
Эвербек ушел. Проводив его, Женни вошла в кабинет, укрыла Карла клетчатой шалью и сказала:
– Три дня и три ночи ты будешь бездельничать, Карл. Обещай мне.
– Обещаю, – ответил Карл, приподнялся и поцеловал Женни. – Как тебе понравился Эвербек? – спросил он.
– Очень милый, – сказала Женни. – Не представляю, как он руководит рабочими. Он совсем не похож на Робеспьера, Карл.
– Не похож. Потому что у самих рабочих нет четких, осознанных целей. Они все еще тянутся к проповедям о равенстве, не выходящем за пределы мечты бедного человека. Я же думаю, что рабочему классу нужны не проповеди, а научная теория революции. А еще я думаю, что истинный долг интеллигенции – создать такую теорию.
Они помолчали.
– Карл, – сказала Женни. – Я могла бы тебе, наверное, помогать. Я могла бы, например, переписывать то, что ты написал. За многие годы нашей переписки я так хорошо изучила твой почерк, что могу прочитать все, даже если там вместо букв одни загогулины. Ты позволишь мне?
– Позволю ли я? Родная ты моя, единственная, друг мой сердечный! Я буду тебе только благодарен за помощь. Она мне очень-очень нужна. – Карл погладил ее руки. – Очень-очень…
– Ты преувеличиваешь, конечно… – начала было Женни, но Карл не дал ей договорить.
– Нисколько, – заговорил он горячо. – Все именно так: мне очень нужна твоя помощь. Я тороплюсь. Я проглатываю книги десятками, я перевариваю в своей голове сотни идей. Мне просто необходимо торопиться: близка новая революция, Женни! И новая катастрофа, если рабочие не осознают свои задачи и свои возможности. Как это уже не раз случалось, их опутают своими идеями всякого рода доктринеры и политиканы и пожнут плоды на их поле. Этого больше нельзя допустить. Поэтому я так тороплюсь, милая Женни…
Женни положила ему руку на лоб, сказала ласково:
– Конечно, Карл, конечно, мой милый лохматик. Ты просто не можешь не торопиться, если революция действительно близка. Но при этом ты хотя бы самую малость должен помнить о нас. Правда, Карл?
– Правда. Я помню, Женни. Я всегда об этом помню. И очень надеюсь, что мы проживем долго, что нашей жизни хватит на все: на философию, на революцию и на наших будущих детей.
Женни наклонилась и прижалась лицом к лицу Карла.
– Я тоже очень на это надеюсь, – сказала она. – Пусть все так и будет: философия, революция и дети.
…К ночи похолодало. Прекратился дождь. А вскоре в разрывах бегущих туч показались по-зимнему яркие звезды.
Карл уговорил Женни, чтобы она разрешила ему спать в кабинете.
– У меня бессонница, – сказал он, – и я буду ворочаться и мешать тебе. К тому же лежать с открытыми глазами в темноте мучительно. Я останусь в кабинете, зажгу лампу и стану о чем-нибудь думать, раз уж мне не суждено уснуть.
Женни хоть и не сразу, но согласилась, потребовав от него обещания не читать и не писать. Карл такое обещание дал. И вот теперь он лежал в кабинете при слабом свете лампы – Женни сама опустила в ней фитиль так, что огонек едва теплился, – и смотрел в окно.
За окном, постукивая голыми ветками, качался на ветру каштан. Звезды то возникали из черноты, то вновь исчезали. Шум ветра у стекол и в ветвях дерева, чернота, холод, бесприютные звезды – все это было там, за прочными стенами, в мире неприкаянных судеб.
А здесь, в доме, было тепло, слабо потрескивали и светились сквозь щели дверцы угли в печи, огонек в лампе, как светящаяся капля стекла, стоял неподвижно, не зная о том, что такое ветер, что такое беспредельная тьма.
Старые книги, которые Карл и Женни привезли с собой из Крейцнаха, прочно стояли на полках, будто они постарели здесь, в этих стенах, будто они стояли здесь всегда.
За приоткрытой дверью в соседней комнате спала Женни, его любимая жена. С нею рядом он не смог бы почувствовать себя неуютно даже в пустоте Вселенной… И все же это не вся жизнь, не все, чем она согревается… Кто развил в себе жажду борьбы и познания, тот поймет его. Эта жажда особенно сильна в нем теперь, когда он так явственно ощутил близость решения самых жгучих проблем, когда в его руках новые средства борьбы.