– Когда шумят дети, это не шум, это музыка, фрау Руге.
Фрау Руге посмотрела на Карла с такой благодарностью, будто он совершил бог знает что – спас ее детей от неминуемой беды. А поскольку после слов Карла Руге перестал покрикивать на своих детей – он слышал, что сказал о них Карл, – фрау Руге готова была, кажется, расцеловать Карла. Во всяком случае, она сказала о нем Женни:
– У вашего мужа добрейшее сердце! – при этом с искренним восторгом прижала руки к груди.
Обедали все вместе в гостиной Марксов: Карл, Женни, Руге, дети, Мёйрер с женой. Едва уместились за двумя сдвинутыми друг к другу столами. А когда пришли Эмма и Георг Гервеги, пришлось принести из квартиры Мёйреров еще один стол.
Угощение выставил Руге – из привезенных запасов: шпик, копченые колбасы, окорок. Фрау Руге и Женни успели приготовить к обеду салаты, поджарить мясо, сварить кофе. Стол был хоть и не очень изысканный – по парижским, разумеется, не саксонским представлениям, – но зато всего, что на нем было, было вдоволь. Все это видели, но никто об этом не говорил: праздничный стол есть праздничный стол, праздники не каждый день и, значит, не каждый день будет на столах такое изобилие. Всем это давным-давно ясно.
Однако Руге не утерпел и сказал:
– Если мы в нашем фаланстере[4] каждый день будем так есть, мы вылетим в трубу.
– Ошибаешься, дорогой Руге, – сказал Маркс, чтобы свести его слова к шутке. – Мы не сможем вылететь в трубу, если даже очень захотим.
– Это почему же? – спросил Руге.
– Потому, что, если мы каждый день будем так есть, мы станем тяжелыми и толстыми. Так что никакой сквозняк не поднимет нас, тяжелых, и никакая сила не протолкнет нас, толстых, через трубу.
Все засмеялись.
– Есть еще одна причина, по которой мы не вылетим в трубу, – с неуместной, казалось, решительностью заявила Эмма Гервег. Этот ее решительный тон подействовал даже на детей, которые вдруг перестали есть и насторожились.
– Ну, ну, – сказал Руге, кладя вилку на стол. – Мы ждем, фрау Гервег. Продолжайте.
Карл уже догадался, о чем хочет сказать Эмма. Взглянув на Женни, он понял, что и она догадалась: Эмма решила отказаться от участия в фаланстере.
– Мы не вылетим в трубу, – продолжила между тем Эмма, – потому что идея жизни коммуной меня и Георга не устраивает. Мы хотим жить отдельно, – сказала Эмма, очаровательно улыбаясь. – И вы, надеюсь, нас поймете: нам хочется жить так, как нравится Георгу и мне, не связывая себя… обязательствами перед вами, ну и так далее.
– Это и твое решение, Георг? – спросил Руге у Гервега.
– Разумеется, – ответил Гервег, пряча глаза.
– Что ж, коммуна – дело добровольное, – сказал Руге. – Надеюсь, фрау Маркс и фрау Мёйрер также обсудили мою идею.
– Да, – первой сказала Женни. – Я также хочу, следуя примеру Эммы, отказаться.
– А вы, фрау Мёйрер? Впрочем, если вы и согласны на коммуну, – сказал Руге, – коммуны уже не получится. Очень жаль, господа. Жаль, что наша жизнь в Париже начинается именно так – с крушения пусть маленьких, но все же планов. Надеюсь, что это не предзнаменование? – Руге взглянул на Карла.
– Не верю ни в какие предзнаменования, – ответил Карл.
Руге на протяжении всего обеда дулся и молчал.
Глава четвертая
Они еще раз обсудили программу будущего журнала. На этом настоял Руге. И Карл догадывался почему: Руге подозревал, что намерения Карла могли измениться, что жизнь в Париже могла повлиять на Карла в нежелательном для Руге направлении.
Карл, однако, не стал раскрывать перед Руге свои карты. Он снова подтвердил, что разделяет точку зрения Руге, что главным принципом их журнала должен остаться принцип гуманизма, как его сформулировал Руге: «Действительное соединение немецкого и французского духа есть соединение в принципе гуманизма». Карл знал, что это означало конкретно, как понимал этот принцип Руге: философское и политическое решение различных проблем, которые волнуют сегодня Европу, главным образом Германию и Францию. Предполагалось, что по своему философскому характеру журнал будет ориентирован на Германию, а по своим практическим устремлениям – на Францию. Что он будет являть собой наглядный пример истинно свободного журнала, в котором смогут сотрудничать философы и политические писатели многих прогрессивных школ и направлений.
Руге заботился о долгой жизнеспособности своего детища, о его будущей широкой популярности среди интеллигенции, живущей по обе стороны Рейна, и, разумеется, – и это не в последнюю очередь – о доходах, которые будет приносить журнал лично ему, Руге, и издателю Фребелю.