Переправленные затем на остров Валаам, части дивизии были позже высажены на ленинградской земле, недалеко от захваченного немцами Шлиссельбурга. Вот тогда-то произошла следующая сцена.
На причале, перед фронтом солдат, стоящих против «Бурей», и перед ее экипажем, выстроенным вдоль борта, взволнованный командир дивизии обнял и поцеловал Летучего голландца. Слов почти не было.
По положению он не мог сам наградить командира канонерской лодки. Но этого и не требовалось, потому что Летучий голландец застенчиво, но совершенно искренне до самой смерти уверял, что он никогда так не волновался, получая другие награды.
Есть мужество — и мужество.
Слава нашим командирам, показавшим искусство управления лидерами и эсминцами, которые сплошь в пене от собственных винтов, разрывающих воду, маневрировали так, что волны всплескивались на борт при крутых разворотах.
«Пошли бомбы!» — должен был крикнуть, не теряя хладнокровия, сигнальщик, следящий за моментом, когда маленькие капли-точки отделялись от отваливающегося в сторону германского самолета. И вот тогда весь смысл и величие единоличного командования, отвечающего своей жизнью за жизнь сотен людей и за целость корабля, больше того — за флаг Советского Союза, вкладывались в секунды принятых решений. Тогда миноносец осаживал ход и начинал уваливаться в сторону, а немецкие бомбы с невыносимым воем и, визгом чудовищными шлепками били по воде вплотную у борта или под кормой и дробным стуком осколков хлестали по мостикам, трубам и надстройкам. Кто забудет тот характерный, особый звук осколочных пробоин, который не могли заглушить даже свои зенитки или автоматические установки?
Через минуту — отворот от немца, атакующего с другого румба, и в промежутке голос из-под полубака: «Носилки!» или «Малый пожар на юте!»
Так было часто, утомительно часто на Северном флоте, на Балтийском; хотя возможно, что рекорд успешных отражений атак самолетов принадлежит эсминцам Черноморского флота, поддерживавших сообщение блокированного Севастополя с Кавказом.
Да, это море! Такое санитарно-гигиеническое, что с ним никогда не может сравниться земля. Оно поглощает очень быстро (иногда мгновенно) сбитые самолеты, взорванные корабли, залитые волной боты — и плотно смыкается. Без шва, без могильного холмика, так, что ни пузырьки воздуха, ни масляные пятна не дают возможности определить точку, в которой следовало бы поставить крест или обелиск большой братской могилы.
И их ставят, эти кресты или значки, довольно приближенно, но не на море, а обозначают на морских картах. А что касается самого моря, то оно может, после Трафальгара или Ютландского боя, быть очаровательным, красочным, а иногда и элегичным, как и подобает хорошему, благоустроенному кладбищу.
Есть мужество — и мужество.
Представьте себе Ладожское озеро, те же «Ю-88» и «Ю-87», с теми же скоростями, бомбами, навыками и обманными эволюциями, иногда группами не меньшей численности, чем в море, атакующими с разных румбов не могучие корабли, а старые озерные шаланды, после установки пушек переименованные в канонерские лодки.
Те же пятьдесят или сто товарищей (если нет на борту эвакуируемых); те же команды: «полный вперед» или «полный назад»; «лево на борт» или «право на борт».
Но только на Ладожском озере почти при том же водоизмещении и размерах кораблей сила машин была в сорок раз слабее; время перевода кулис с переднего хода на задний — в пять раз дольше, чем реверс турбин; и при почти одинаковой циркуляции поворотливость была сравнительно более медлительной из-за трудности перекладки руля. Люди принадлежали двадцатому веку, а техника — девятнадцатому[17].
(Механик одной из канонерских лодок, призванный по мобилизации из землечерпательного флота, с самым серьезным видом просил командира заранее его предупреждать о предполагаемом изменении хода, так как в противном случае он не ручался за возможность исполнения команды с переднего на задний ход.)
На озере так же предостерегающе кричали сигнальщики: «Пошли бомбы!»; так же здесь перекладывали штурвал и звонили машинным телеграфом, но только в пять — десять раз медленнее. И вот почему здесь чаще требовали носилки, чаще тушили пожары и чаще заделывали пробоины.
Конечно, нечего и сравнивать такие канонерские лодки с современными кораблями (находились такие дурни, воспитывавшиеся на крейсерах, которые насмешливо называли их «лаптями», а то и «калошами»). Но одно верно: процесс отражения атак вражеских самолетов создавал тягостное ощущение страшного и безнаказанного избиения, особенно у тех, кто попадал в переделку на «Зее» или «Бурее» в первый раз. Так же казалось и со стороны, когда ожидающие погрузки, сжавшись в комок и остановив дыхание, следили за боем из щелей, вырытых на берегу. Казалось, что немцы издеваются как хотят над канонерками.