— Да ты шутишь? У нее была четверть миллиона?
— Если бы она осталась жива, то также унаследовала бы и дом семьи Грейвс, который, вероятно, стоит в десять раз больше.
— Господи!
— Ты не знала, что у нее было так много денег?
— Нет! Грейвс выглядел как бродяга, я не знала, что у него самого есть деньги!
— Как ты думаешь, четверть миллиона — достаточный мотив для твоего отца, чтобы желать смерти Дайю?
Эбигейл энергично жевала жвачку, все еще хмурясь, прежде чем ответила:
— Эм... Ему бы хотелось получить деньги. А кому нет? Но отец, естественно, не приказывал Шерри делать этого. Он бы не хотел расстраивать Мазу.
— Во время нашей встречи отец передал тебе сообщение.
— Ты встречался с ним?
— Да. Он пригласил меня за кулисы после своей службы в Олимпии.
— И он передал мне сообщение? — недоверчиво спросила девушка.
— Да. «Папурожное скучает по тебе».
Губы Эбигейл скривились.
— Ублюдок.
— Он или я?
— Он, конечно. Все еще пытается...
— Что...?
— Задеть за живое. Прошло двадцать гребаных лет, и ни единого гребаного слова, и я тут же растаю, если он скажет гребаное «папурожное».
Но Страйк мог сказать, что она была встревожена мыслью о том, что отец передал ей сообщение, хотя трудно было определить, что преобладает — гнев или боль.
— Я понимаю, почему тебе не нравится мысль о том, что отец топит людей, — заметил он. — Не только Дайю.
— Что ты имеешь в виду под «не только Дайю»? Да, она была избалована, но ведь она была чертовым ребенком. И что значит «людей»? Он не топил мою мать, я говорила об этом в прошлый раз!
— Ты не первая, кому трудно поверить, что близкие родственники могут делать ужасные вещи.
— Мне, нахрен, нетрудно поверить, что отец творит гребаные ужасные вещи, спасибо тебе большое! — сердито произнесла Эбигейл. — Я была там и видела, что, к херам, там творится. Я знаю, что делают с людьми внутри гребаной церкви! Со мной тоже так поступали, — сказала она, ударив себя в грудь. — Так что не говори мне, что я не знаю, кто такой мой отец, потому что я, нахрен, знаю, но он бы не стал убивать членов своей...
— Ты была его семьей, и, как ты только что сказала, он делал ужасные вещи и с тобой.
— Он не делал... или не... он позволял плохим вещам происходить со мной, да, но это все Мазу, и, в основном, это происходило, когда он был в отъезде. Если по поводу Бирмингема все…
Она попыталась встать.
— Еще пара вопросов, если не возражаешь, — сказал Страйк, — и первый очень важный. Я хочу расспросить тебя о Бекке Пёрбрайт.
128
Постоянно сталкиваясь с опасностью, мы привыкаем к ней. Вода служит примером правильного поведения в таких обстоятельствах… она не уклоняется ни от какого опасного места, ни от глубин, и ничто не может заставить ее утратить свою собственную сущностную природу. Она остается верной себе при любых условиях…
«И цзин, или Книга перемен»
Робин уже почти час стояла в ожидании на Уордор-стрит. Десять минут назад Мидж написала, что ждет, когда Бекка выйдет из аптеки. Уордор-стрит по-прежнему была полна людей, входящих и выходящих из китайских ресторанов и супермаркетов. Красно-золотистые фонарики мягко покачивались над головой на ветру, пока солнце медленно опускалось за здания.
Робин рассчитывала, что Мидж предупредит ее о том, что Бекка возвращается в храм, и она сможет найти менее заметное место для наблюдения, но чем дольше Робин ждала, тем сильнее разряжалась батарея ее телефона.
Она боялась, что, если Бекка заметит ее, то испугается и убежит. Возможно, было бы лучше, подумала Робин, дождаться в храме возвращения Бекки, для которой, в конце концов, это было безопасное место и конечный пункт назначения. Там ей будет гораздо труднее избежать разговора, чем на улице. Постояв еще несколько минут в нерешительности, Робин отправила Мидж сообщение о своем намерении, а затем направилась на Руперт-корт.
Никто из прохожих, шастающих по узкой улочке, не обращал на нее ни малейшего внимания, пока она доставала из кармана отмычки. В конце концов, это Лондон: каждый занимается своим делом, и никто не вмешивается, если только кто-нибудь не начинает шуметь, проявлять жестокость или еще как-то надоедать прохожим. Робин потребовалось пять попыток, чтобы подобрать ключ, которым можно было отпереть двери храма, но, наконец, ей это удалось. Проскользнув внутрь, она тихо закрыла за собой дверь и снова заперла ее.
Бекка оставила едва заметный свет в храме, несомненно, для того, чтобы по возвращении было легче ориентироваться. В помещении было пустынно. Гигантский киноэкран, обращенный к Робин, оставался черным, что придавало ему слегка отталкивающий вид. Держащиеся за руки диснеевские фигурки, нарисованные на стенах, скрылись в тени, но изображения на потолке были слабо различимы: Раненый пророк в оранжевом, с кровью на лбу; Исцеляющий пророк в синем одеянии, с бородой и посохом, обвитым змеей; Золотой пророк в желтом, разбрасывающий драгоценности на лету; Украденный пророк в алом, с петлей на шее; и, наконец, Утонувший пророк, вся в ослепительно белом, украшенная волнами, вздымающимися позади нее.